ФРАНКЛ О СМЫСЛЕ СТРАДАНИЯ
Именно в тех случаях, когда человек сталкивается с невыносимой и неизбежной ситуацией, когда он имеет дело с судьбой, которую невозможно изменить, например с неизлечимой болезнью, стихийным бедствием или утратой близкого, ему дается шанс осуществить высшую ценность, постичь глубочайший смысл, смысл страдания. Ибо самое важное – это наше отношение к страданию, отношение, благодаря которому мы принимаем это страдание, берем его на себя.
Позвольте мне привести следующий пример. Однажды пожилой врач консультировался у меня по поводу тяжелой депрессии. Он не мог пережить потерю своей жены, которая умерла два года назад и которую он любил больше всего на свете. Но как я мог ему помочь? Что мне было ему сказать? Я отказался от каких-либо бесед и просто спросил его: «Скажите, доктор, что было бы, если бы вы умерли первым, а ваша жена вас пережила?». – «О! – сказал он, – для нее это было бы невыносимо; как бы она страдала!». На что я заметил: «Видите, доктор, какие вы причинили бы ей страдания своей смертью; ваше горе есть плата за то, что этого не произошло». Он не сказал больше ни слова, лишь пожал мне руку и тихо покинул кабинет. Страдание каким-то образом перестает быть страданием после того, как обнаруживается его смысл, – такой, например, как смысл жертвенности.
Разумеется, это не было терапией в собственном смысле слова, так как, во-первых, его отчаяние не было болезнью, и, во-вторых, я не мог изменить его судьбу, возвратить ему супругу. Но в тот момент я сумел так изменить его отношение к своей неотвратимой судьбе, что он смог увидеть в своем страдании смысл.
Один из основных принципов логотерапии в том и состоит, что человек стремится прежде всего не к получению удовольствия и избежанию боли, а к выявлению смысла своего непосредственно переживаемого существования. Вот почему человек готов даже страдать при условии, что его страдание имеет смысл.
Нет нужды говорить, что страдание не будет иметь смысла, если оно не неизбежно; скажем, рак, который может быть вылечен хирургическим путем, не должен приниматься пациентом как его крест, который он должен нести. Это было бы мазохизмом, а не героизмом. Но если врач не может ни излечить болезнь, ни облегчить страдания больного, он должен задействовать способность последнего к постижению смысла своего страдания. Традиционная психотерапия ориентировалась на восстановление способности человека трудиться и радоваться жизни; логотерапия принимает эти задачи, но идет дальше, восстанавливая его способность страдать, если это необходимо, благодаря выявлению смысла своего страдании.
В этом контексте Эдит Вейскопф-Джельсон в своей статье по логотерапии отмечает, что «наша современная философия психогигиены акцентирует идею, что люди должны быть счастливы, и что несчастье служит симптомом дезадаптации. Такая система ценностей отвечает за тот факт, что бремя неизбежного несчастья усугубляется у человека ощущением несчастья оттого, что он несчастен».
А в другой работе она выражает надежду, что логотерапия «может помочь противодействовать некоторым нездоровым тенденциям в современной культуре США, где неизлечимо больной практически не имеет возможности гордо нести свое страдание, рассматривая его как нечто облагораживающее, а не унижающее», так что «в дополнение к тому, что он несчастен, он еще и стыдится своего несчастья».
Бывают ситуации, когда человек лишен возможности заниматься своим делом или радоваться жизни, и в то же время не может избежать страдания. В мужественном принятии такого страдания жизнь обретает и сохраняет смысл до конца. Иными словами, смысл жизни безусловен, ибо включает даже потенциальный смысл страдания.
Мне хотелось бы рассказать о, пожалуй, самом глубоком своем переживании в концентрационном лагере. Как свидетельствуют данные точной статистики, шансы выжить в лагере были не более одного к двадцати. Спасти рукопись моей первой книги, которую я прятал под одеждой, прибыв в Освенцим, оказалось невозможным. Таким образом, мне пришлось пережить утрату своего духовного детища. В тот момент мне казалось, что после меня в этой жизни не останется никого и ничего: ни естественного дитя, ни духовного! Так передо мной встал вопрос, не лишена ли моя жизнь в данных обстоятельствах какого-либо смысла вообще?
Я не знал, что ответ на этот мучительный для меня вопрос, уже готов, и что скоро я его получу. Это произошло тогда, когда я, как и остальные, сдал свою одежду, а взамен получил лохмотья какого-то заключенного, отправленного в газовую камеру. Вместо своей объемистой рукописи я обнаружил в кармане вновь приобретенного пальто всего одну страницу, вырванную из еврейского молитвенника, с главной молитвой «Shema Gisrael». Я не мог истолковать эту «случайность» иначе, кроме как чем призыв жить своими мыслями, вместо того, чтобы просто заносить их на бумагу.
Помню, немного позже мне казалось, что я вот-вот умру. Однако мое отношение к этой критической ситуации сильно отличалось от отношения к ней большинства моих товарищей. Они задавались вопросом: «Выживем ли мы? Ведь если нет, все эти страдания лишены смысла». Меня осаждал другой вопрос: «Имеют ли смысл все эти страдания, эта смерть вокруг нас? Ведь если нет, то выживание в конечном счете не имеет смысла; ибо жизнь, смысл которой сводится к выживанию, не стоит того, чтобы жить».
«Жизнь-ничто, это лишь возможность совершать что-то». Похоже, в этом принципе Геббеля содержится ответ на вопрос о смысле жизни. Ибо существуют лишь две возможности: работать вместе с судьбой, придавая ей форму, то есть «лепить» судьбу, а не ситуацию, если последняя окажется такой, что изменить ее человек не в состоянии,-и таким образом реализовывать созидательные ценности; или же, если подобное окажется действительно невозможным, занимать такую позицию по отношению к своей неизбежной участи, когда страдание является достижением,-то есть реализовывать ценности отношения.
Будет похоже на тавтологию, если мы скажем, что болезнь дает людям «возможность» для «страданий». Но все окажется далеко не столь очевидным, если слова «возможность» и «страдания» понимать в смысле, предложенном нами выше. Все становится совсем не таким очевидным, как только мы станем различать болезненные состояния-включая психические недуги-и страдания. С одной стороны, люди могут быть больны, не «страдая» в собственном смысле этого слова.
С другой стороны, помимо всякого рода болезней, существует страдание, глубокое человеческое страдание, которое является неотъемлемой частью жизни человека, происходя из самой природы и смысла жизни. Следовательно, возможны случаи, когда необходимо вмешательство экзистенциального анализа, чтобы помочь человеку вновь обрести способность страдать.
Вместе с тем целью психоанализа является возвращение человеку способности испытывать удовольствие и действовать. Ведь есть ситуации, когда человек может выполнить свою жизненную задачу только путем истинных страданий-только так, и никак иначе. И точно так же, как человек может упустить возможность совершить что-то, что готовит ему жизнь, так он может упустить и возможность перенести истинные страдания, которые открывают для него мир ценностей отношения.
Виктор Франкл — Основы логотерапии
Страдания это жизнь дает вам возможность повзрослеть.