ЛИТЕРАТУРА И МЕДИЦИНА (продолжение).
Согласно Гиппократу, каждое время года, протекающее как ему полагается, имеет свои особые законы. Конец всякого сезона и начало следующего имеют законы и болезни, общие для обоих этих сезонов.
Например, весна, когда она имеет свою надлежащую натуру, является лучшим временем года. Она соответствует натуре пневмы и крови и при своей уравновешенности вскоре переходит к небольшой, «небесной», жаре и к естественной влажности. Весна румянит лицо, так как умеренно привлекает к нему кровь, не доходя при этом до того, чтобы растворять ее, как она растворяется жарким летом. Весной возбуждаются хронические болезни, так как весна гонит и заставляет течь застоявшиеся соки; по этой причине у меланхоликов обостряется весной меланхолия. Те люди, у которых обильные соки зимой вследствие обжорства и малого моциона, весной предрасположены к болезням, возбуждаемым этими видами материи вследствие ее весеннего растворения. Если весна длится долго, оставаясь уравновешенной, то летние болезни уменьшаются.
Весенние болезни — это «расстройства крови», кровотечения из носа, обострение меланхолии, заложенной в естестве желчи, опухоли, прыщи, ангины. Они бывают смертельными. Весной часто случаются разрывы сосудов, кровохарканье, кашель, особенно в зимний период весны, когда она похожа на зиму Положение людей, больных этими болезнями, особенно чахоткой, весной ухудшается. Поскольку весна приводит в движение материю слизи у людей с избытком слизи, то весной бывают паралич, боли в сочленениях. К числу причин, ввергающих людей в эти болезни, относятся чрезмерные телесные и душевные движения, а также употребление горячительного; и то и другое оказывает помощь естеству воздуха.
Ничто так не избавляет от весенних болезней, как кровопускание, опорожнение, уменьшение количества еды и увеличение питья, а также ослабление силы опьяняющих напитков путем разбавления их водой. Весна — время года, подходящее для детей и для тех, кто близок к детям по возрасту.
О действии сочетания времен года Гиппократ пишет так: «Когда после «южной» зимы приходит «северная» весна, а за ней следует душное, влажное лето и изобилие воды, и весна сохраняет соки до лета, то осенью учащается мор среди юношей и бывает много случаев воспаления кишок, язв в кишках и длительной недоброкачественной перемежающейся лихорадки. Если же зима была очень сырая, то женщины, которые ожидают родов весной, выкидывают от малейшей причины, а если рожают, то рожают слабых, или мертвых, или больных. У людей учащаются случаи воспаления глаз и «расстройство крови». Катары в такое время становятся часты, особенно у стариков; соки изливаются у них в органы, и больные иногда внезапно умирают от этого, так как соки разом в изобилии устремляются в пути прохождения пневмы. Если весна была дождливой, «южной» и пришла после «северной» зимы, то летом учащаются острые лихорадки, воспаление глаз, «размягчение естества» и «расстройство крови». Большинство этих заболеваний происходит от катаров и устремления накопившейся за зиму слизи, движимой теплотой, во внутренние полости. Особенно часто это бывает у людей влажной натуры, например у женщин. В такое время учащаются гнилостность и порождаемые ею лихорадки. Если летом во время восхода Сириуса случается дождь и подует ветер, то можно надеяться на благо, и болезни разрешаются. Такое время года наиболее вредно для женщин и детей. Те из них, которые опасаются, заболевают четырехдневной лихорадкой, так как соки сгорают и разгорячаются, а после заболевают водянкой как следствием четырехдневной лихорадки. Боли в селезенке и слабость печени тоже происходят от этого. Вредность этого времени года меньше для стариков и для тех людей, телу которых опасно охлаждение. Если за сухим «северным» летом приходит дождливая «южная» осень, это предрасполагает тело людей к головным болям зимой, к кашлю, к хрипоте в горле и к чахотке, так как им часто приходится болеть насморком. Поэтому если после сухого «южного» лета приходит дождливая «северная» осень, то зимой тоже учащаются головные боли, затем — катар, кашель и хрипота. Если после «южного» лета приходит «северная» осень, то учащаются болезни от сжатия и задержания соков, о которых ты уже знаешь».
В эпоху Возрождения с 1460 по 1500 г. в Европе активно печатаются книги, особенно много выпускается произведений римских и греческих классиков. Вскоре печатная книга украшается иллюстрациями — гравюрами на дереве. В том же XV столетии в книге появляется экслибрис — книжный знак, указывающий на принадлежность книги. Многие гравюры и экслибрисы отражают разные стороны жизни медиков и медицины всех времен, и мы об этом будем писать ниже. Над созданием экслибрисов работают известные художники эпохи Возрождения — А. Дюрер, Г. Гольбейн, Л. Кранах.
Первая датированная научная медицинская книга — «Естественная история» Плиния Старшего (1469). В 1471 г. выходят знаменитый «Концилиатор» Пьетро из Абано, «Антидотарий» Месюэ и «Антидотарий» Николая Салернского. До 1500 г. вышло 29 изданий «Канона врачебной науки» Ибн Сины, что свидетельствовало об огромной популярности труда великого врача арабского Средневековья. Около 1480 г. появилось первое издание «Салернского кодекса здоровья» Арнольда из Виллановы. П. Шеффер выпустил первые «Гербарии» (книги главным образом по лекарственной ботанике) и знаменитый «Сад здоровья» на немецком и латинском языках. Книга сохранила и донесла мудрые советы ученых и поэтов, философов и врачей, живших много веков назад, до миллионов современных читателей.
Новый этап изучения салернского наследия, в том числе и поэтического, связан с XIV Международным конгрессом по истории медицины, проходившим в Риме и Салерно в сентябре 1954 года. «Гиппократова община» — Салерно — вновь стала международным форумом ученых многих стран мира, что явилось признанием исторических заслуг школы.
Салернская школа охватила все аспекты медицинских знаний своего времени. С древнейших времен медицина считалась искусством. Врач, его облик и труд стали предметом пристального внимания общества уже в эпоху Античности. Врач Античности и Средневековья, лишенный технических средств диагностики (за исключением разве что хирурга, имевшего необходимый инструментарий), отлично владел диагностической интуицией, замечал малейшие признаки болезни, умел обобщать их, обладал обостренным ощущением состояния своего пациента. Естественно, что Салернская школа уделяла должное внимание всем этим факторам.
Особое место в искусстве и жизни занимают классики XIX–XX столетий, их творческий путь и отношение к медицине. Л.Н. Толстой и И.С. Тургенев, В.В. Вересаев и Флобер, А.П. Чехов и О. Генри, А. Конан Дойль, М. Булгаков, С. Моэм… Их художественные произведения оставили свой огромный след не только в сокровищнице мировой литературы, но и в такой специфической отрасли науки, как медицина. Это не оговорка: в становлении и успешном развитии медицинской деонтологии как науки об основных принципах должного поведения врача у постели больного литература сыграла большую и еще не в полной мере осознанную и оцененную роль. В самом деле, какие удивительные тайны психологии больного человека мы находим в художественных творениях Л.Н. Толстого! Много глубоких психологических коллизий раскрыто в произведениях И.С. Тургенева. Подлинные образцы тягостных переживаний человека воспроизведены А.П. Чеховым.
Ф.М. Достоевский в своих произведениях оказался таким проницательным психоневрологом, что творениями его восторгаются до сих пор специалисты этого профиля медицины. Собрание сочинений Ф.М. Достоевского — это почти полная психопатология, в которой можно найти изложение всего наиболее существенного в этой науке.
Можно привести немало подобных примеров. Еще в XIX столетии широко и всесторонне образованный врач Р. Робен собрал обширную литературу по этой теме и успешно защитил докторскую диссертацию «Медико-литературная клиника».
Писателей часто и справедливо называют «врачами человеческих душ». Вполне понятно глубокое смятение Л.Н. Толстого, когда жизнь Анны Карениной во время родильной горячки повисла на волоске. Отчетливо ощущается сострадание И.С. Тургенева, беспомощно созерцавшего скованную тяжелым недугом Лукерью («Живые мощи»). А разве Флобер, сын популярного врача, не перенес все внешние проявления отравления мышьяком, описывая смерть госпожи Бовари в своем одноименном романе? «Я не верю в то, — справедливо писал И. Эренбург, — что писатель может равнодушно относиться к своим героям». И в виде иллюстрации он сослался при этом на то, как однажды к Оноре де Бальзаку пришел его приятель и застал писателя сползавшим с кресла; пульс был неровный и слабый. «Скорее за доктором, — закричал приятель, — господин Бальзак умирает!» От крика писатель очнулся и сказал: «Ты ничего не понимаешь, только что умер отец Горио».
Так же трудно представить себе настоящего врача, который мог бы равнодушно относиться к стенаниям больного. «Врачуя публику, — писал А.П. Чехов А.С. Суворину в 1888 г., — я привык видеть людей, которые скоро умрут, и я всегда чувствовал себя как-то странно, когда при мне говорили, улыбались или плакали люди, смерть которых была близка». Совершенно понятно признание одного из героев романа С. Моэма «Луна и грош», доктора Кутра, который «многим объявлял смертный приговор и все же не мог победить ужаса, который его при этом охватывал». Врачебная практика легко могла бы стать сплошным и беспросветным испытанием, если бы она не озарялась непостижимой радостью исцеления пациента.
Врачебное искусство должно включать любые знания, служащие благу человека. Врачеванию надо отдавать себя целиком, без остатка, и с такой страстностью, без которой, как говорил Гегель, ничто великое не совершается. Гиппократ называл медицину искусством еще в те давние времена, когда не было ни филигранной стереотаксической техники, ни сложнейших медицинских приборов, когда распознавание сахарного диабета достигалось лишь тонким муравьиным чутьем.
Прошли столетия, наша наука стала неузнаваемой, но тем не менее практическая медицина и поныне сохраняет присущие ей с рождения элементы искусства. Это не только и не столько искусство, скажем, тончайших микрохирургических операций, сколько искусство задушевного общения врача с пациентом, когда в сердце больного человека пробуждаются вера и надежда. Такое искусство в отрыве от специальных знаний и медицинских навыков легко превращается в низкопробное знахарство. Этого опасался С.П. Боткин: «Научная практическая медицина… не может допускать произвола, иногда… проглядывающего под красивой мантией искусства, медицинского чувства, такта…» И эти предостережения перекликаются с сокровенными раздумьями Л.Н. Толстого о болезни и смерти, о взаимоотношениях врача с больным и, наконец, о буднях врачебного труда. Вероятно, еще не одно поколение врачей будет воспитываться на тех удивительных образцах наблюдательности и величайшей житейской мудрости, которыми так щедро одарил нас Л.Н. Толстой.
Необходимо заметить, что пытливая наблюдательность — та черта, без которой вообще немыслима практическая врачебная деятельность, была настолько развита у Л.Н. Толстого, что даже такие крупные знатоки психологии больного человека, как Г.А. Захарьин, Н.Ф. Голубов, А.А. Ухтомский, В.М. Бехтерев, Н.Д. Стражеско и другие, не раз обращались к произведениям Л.Н. Толстого в своих научных изысканиях и педагогических раздумьях.
Обладая феноменальной способностью к неторопливому и пристальному изучению окружающего, Л.Н. Толстой и сейчас продолжает удивлять читателя-врача той удивительной глубиной восприятия и обобщений болезненных состояний человека, перед которой порою меркнет даже специальная медицинская литература. Так, с поразительной реалистичностью Толстой изобразил клиническую картину инсульта. Не вникая в чисто медицинские детали, автор правдиво и точно описал внешние проявления этой болезни со всеми ее нюансами, в таком виде, в каком она воспринималась окружающими больного людьми, встревоженными и испуганными развившимся несчастьем.
«Навстречу ей продвигалась большая толпа ополченцев и дворовых, и в середине этой толпы несколько людей под руки волокли маленького старичка в мундире и орденах. Княжна Марья подбежала к нему, и в игре мелкими кругами света, падавшего сквозь тень липовой аллеи, не могла дать себе отчета в том, какая перемена произошла в его лице. Одно, что она увидела, было то, что прежнее строгое и решительное выражение его лица заменилось выражением робости и покорности. Увидав дочь, он зашевелил бессильными губами и захрипел. Нельзя было понять, чего он хотел. Его подняли на руки, отнесли в кабинет и положили на тот диван, которого он так боялся последнее время» («Война и мир»).
Удивительно достоверна психологическая деталь боязни своей постели, которая нередко возникает у людей, страдающих патологией сосудов головного мозга. Это описание поразило глубиной своего проникновения в психологию старости даже самого И.И. Мечникова, привело в смятение такого крупного психоневролога, как профессор В.М. Бехтерев, встревожило академика И.П. Павлова, который на склоне лет также страшился своей постели, ссылаясь при этом на старика Болконского.
«Старый князь был в беспамятстве, он лежал, как изуродованный труп. Он не переставая бормотал что-то, дергаясь бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное — это то, что он страдал и чувствовал потребность еще выразить что-то».
В своих произведениях Толстой неоднократно воспроизводит гнетущую картину тягостного угасания человеческой жизни от кровоизлияния в мозг:
«Он лежал, высоко опираясь головой на подушки. Руки его были симметрично выложены на зеленом шелковом одеяле ладонями вниз. Когда Пьер подошел, граф глядел прямо на него, но глядел тем взглядом, которого смысл и значение нельзя понять человеку. Или этот взгляд ровно ничего не говорил, как только то, что, покуда есть глаза, надо же глядеть куда-нибудь, или он говорил слишком многое…
Вдруг в крупных мускулах и морщинах лица графа появилось содрогание. Содрогание усиливалось, красивый рот покривился (тут только Пьер понял, до какой степени отец его был близок к смерти), из перекривленного рта послышался неясный хриплый звук…
Глаза и лицо больного выказывали нетерпение. Он сделал усилие, чтобы взглянуть на слугу, который безотходно стоял у изголовья постели».
Это предельно сжатое описание инсульта не имеет себе равных в художественной литературе.
Врачебное искусство должно включать любые знания, служащие благу человека