Какова природа сознания?
Недавно я пытался разъяснить одной умной женщине проблему: как понять, что мы вообще воспринимаем что бы то ни было. Но мне это никак не удавалось. Она не могла понять, в чем тут проблема. Наконец, в отчаянии я спросил ее, как она сама считает, каким образом она видит мир. Женщина ответила, что, вероятно, где-то в голове у нее есть что-то вроде маленького телевизора. «А кто же в таком случае, – спросил я, – смотрит на экран?» Френсис Крик
Все мы представляем себе, что такое сознание, но только до тех пор, пока об этом не задумываемся. А стоит задуматься, как почти все, что мы о нем знаем, покрывается пеленой тумана. Тем не менее все, что мы знаем, мы знаем только потому, что об этом думаем, это осознаем. Явление осознания – самый очевидный факт на свете. Это признавали даже такие разные мыслители, как Р. Декарт и У. Джеймс. Вся трагедия в том, что объяснение этого очевидного факта не может быть столь же очевидным, ибо само сознание не знает, откуда и как оно возникает.
X. Ортега специально поясняет, почему столь трудны размышления о природе сознания. Чтобы составить себе отчетливое впечатление о каком-либо предмете, говорит он, его необходимо мысленно изолировать, вычленить из окружения. Однако сознание – это такая вездесущая вещь, которая неизменно входит для нас в состав всех других предметов. «Оно есть неизбежный привесок ко всему, что мы воспринимаем и о чем думаем, однообразный и неустранимый, неотлучный спутник всех прочих предметов и явлений». Как же нам определить, что такое сознание, спрашивает Ортега, если оно присутствует во всем, что мы воспринимаем?
Никто не знает, как, когда и почему у такого блистательного физиологического автомата, каким является человеческий организм, но шикают и исчезают субъективные переживания. Никто не знает, куда сознание уходит во время сна и уходит ли вообще. Никому не удалось сформулировать надежные критерии наличия осознаваемых переживаний. То, что переживается мной как данное моему сознанию, т. е. как непосредственно очевидное (любимый термин отцов-основателей психологии), не может быть передано другому лицу в качестве столь же непосредственно очевидного.
И о сознании у кого-то другого, кроме себя, можно только предполагать, но не знать. Конечно, общаясь с другими людьми, мы верим, что у них есть сознание. В противном случае, зачем так много времени своей недолгой жизни мы тратим на разговоры? Более того, каждый человек в нормальном состоянии даже способен дать словесный отчет о том, что он сейчас осознает. Впрочем, как можно узнать, что его слова действительно соответствуют наличию у него субъективной реальности?
Во всяком случае, люди, вышедшие из состояния клинической смерти, способны иногда вспомнить, что происходило вокруг них в момент их смерти, например, разговоры медицинского персонала. И это в то время, когда у организма почти нет регистрируемых физиологических реакций! На основании чего можно определить, осознает ли больной хоть что-то в период подобных переживаний или нет? Или осознает только тогда, когда рассказывает о том, что помнит? Надежных критериев наличия сознания нет. Что же мы тогда вообще можем знать о сознании? Как определить, осознают ли что-нибудь пчелы, дельфины, новорожденные дети, спящие взрослые, наконец? Они ведь даже не могут ни о чем рассказать.
Начнем рассуждать (и да простит меня читатель за однообразное движение по кругу!): уже для того, чтобы нечто осознать, надо вначале уметь осознавать. Беда, однако, в том, что само это умение не может осознаваться и никакие осознаваемые процессы не могут его породить. Иначе следует признать, что осознание возможно еще до того, как оно возникло. Чтобы почувствовать весь ужас этого вывода, исполню аналогичные пируэты: для того чтобы нечто знать, надо уметь знать до того, как мы узнаем, каким образом мы это умеем. А для того чтобы помнить, что мы нечто забыли, надо помнить о том, о чем мы забыли. И т. д. В том и проблема: зачем забывать и помнить об этом? Зачем осознавать, если мы умеем знать без всякого осознания?
Мы не умеем осознавать процесс создания осознаваемого; то, что мы осознаем (мысли, чувства и пр.), всегда присутствует в нашем сознании в уже готовом виде. Человек способен дать себе отчет лишь в том, что именно он осознает, но не может объяснить переход от одних своих мыслей к другим. Вот как писал об этом О. де Бальзак в «Драме на берегу моря»: «Почему обуревают меня думы? Почему вдруг находит тоска? Кто знает? Мысли западают вам в сердце или голову, не спрашивая вас».
А вот размышляет о своем творчестве В. Моцарт: «Мысли приходят ко мне часто наплывом. Откуда и как, этого я не знаю и не могу ничего сделать, чтобы узнать. Те из них, которые мне нравятся, я удерживаю в памяти и тихонько напеваю про себя». И. Бродский сходное переживание выразил в своей Нобелевской лекции так: «Поэт есть средство существования языка… Начиная стихотворение, поэт, как правило, не знает, чем оно кончится, и порой оказывается очень удивлен тем, что получилось, ибо часто оказывается лучше, чем он предполагал».
Психологи, опираясь на экспериментальные данные, сказали об этом лишь чуть более наукообразно: мысли управляются неосознаваемой детерминирующей тенденцией. Как удачно высказался А Бине, «мышление – это бессознательная деятельность ума». А поскольку работа механизма, приводящего к осознанию, нами заведомо не может быть осознана, то и неосознаваемая детерминация мышления логически неизбежна. Никто не способен почувствовать, как по его нервным путям идут импульсы или как они обрабатываются в коре головного мозга.
Осознается только течение собственных мыслей, а не причины, которые этими мыслями управляют. Вы, дорогой читатель, наверное, сейчас понимаете, что читаете книгу определенного формата, видите те или иные буквы. Если потребуется, то способны ответить и на вопрос, в каком месте земного шара вы читаете эту книгу. Но на самом деле то, что вы видите, – это ворох кусочков информации (по выражению Г. Бейтсона), которые вы синтезируете в зрительный образ. Но процесс этого синтеза вы не видите! Человек всегда осознает некое содержание (связанное с внешним миром или самим собой), но не сам процесс осознания этого содержания. Э. Аронсон с соавторами описывают целую серию остроумных экспериментов, непосредственно доказывающих, что «мы хорошо осознаем конечный результат мыслительного процесса, но не в состоянии понять путь, который привел к этому результату».
Подойдем к проблеме сознания с другой стороны. Очевидно, что сознание как-то перерабатывает информацию. И конечно же, этому информационному процессу должны быть присущи некоторые ограничения. Однако осознавать свои границы сознание не может. Так, глухой от рождения человек не способен непосредственно осознавать свою глухоту, потому что он живет в беззвучном мире и не в состоянии непосредственно переживать, что он не слышит звуков, поскольку в своем опыте никогда не сталкивался со звуками. Такому человеку может быть известно, что он не обладает некоторыми способностями, имеющимися у других людей, но он не знает, в чем именно эти способности состоят.
И дальтоник не способен непосредственно переживать, что он не отличает красный цвет от зеленого, потому что он их действительно субъективно не различает. Конечно, он может переживать невозможность получить водительские права и пр., но никогда бы сам не догадался, что не воспринимает различия некоторых цветов. Потому же нет и людей, которые бы непосредственно переживали свою глупость как присущую самому себе характеристику, ибо для оценки границ собственных интеллектуальных возможностей надо обладать превосходящим эти возможности интеллектом, что, разумеется, никому не дано.
Временные ограничения работы сознания впервые заметили астрономы. Известный эпизод, о котором рассказывают в учебниках: в 1796 г. из обсерватории в Гринвиче был уволен ассистент за то, что при выполнении астрономических измерений при регистрации момента прохождения звезды по координатной сетке телескопа допускал ошибку почти в секунду. Много позже стало ясно, что эта ошибка была вызвана не небрежностью ассистента, а индивидуальными ограничениями на скорость реагирования на сигнал, существующими у каждого человека. То, что потребовалось время для осознания самого этого факта, как раз и говорит о том, что существование временных ограничений никто не осознавал.
Содержание сознания изменяется даже вопреки нашему желанию. Посмотрите на рисунок. Его можно увидеть (осознать) или как усеченную пирамиду, обращенную к вам передней стороной, или как удлиненный коридор, где меньший квадрат является задней стенкой. Известно, что при всем желании невозможно удержать в сознании что-то одно. Если вы хотите видеть только пирамиду, то рисунок все равно внезапно для вас превратится в коридор, а если вам захотелось видеть один только коридор, то он все равно рано или поздно станет пирамидой.
Но это означает, что содержание сознания действительно изменяется независимо от осознанного желания носителя этого сознания! А следовательно, каким-то образом принимается решение, что осознавать, а что – нет, и это решение делается неосознанно.
В той мере, в какой человек хоть что-нибудь осознает, содержание его сознания никогда не будет осознаваться им как пустое – именно потому, что он нечто осознает. Сознание не способно в момент перерыва в собственной деятельности замечать наличие этого перерыва. Поэтому же человек никогда не сможет осознать факт собственной смерти, ибо в этот момент сознание уже не функционирует.
В 1935 г. Дж. Струп описал простое, но удивительное явление. Возникающий эффект можно легко почувствовать на самом себе. Возьмите фломастеры красного, зеленого, желтого и синего цвета и, пользуясь этими фломастерами в случайной последовательности, напишите несколько раз в произвольном порядке слова: красный, синий, зеленый, желтый. А затем попробуйте, не читая самих слов, назвать цвет фломастера, которым эти слова написаны. Пример: если слово «красный» написано зеленым цветом, то надо говорить: «зеленый».
Поразительное ощущение: несмотря на все желание не читать слов, написанные слова лезут нам в голову и мешают делать не слишком мудреную вещь: распознавать цвета! Оказывается, время называния цвета (в рассмотренном примере – зеленый), которым написано слово, обозначающее цвет (красный), почти едва раза больше, чем время называния цвета зеленого пятна. Но это снова значит, что сознание не может помешать осознанию той информации, которую оно стремится не осознавать. Как же тогда оно вообще влияет на процесс осознания?
Дальше – больше. Мы осознаем нечто только в результате неосознаваемой переработки информации! Даже когда мы разговариваем, мы не осознаем, как мы это делаем. Люди не знают причин, почему они избирают именно это слово, а не иное, эту грамматическую конструкцию, а не другую. Билингвы (люди, свободно говорящие на двух языках), беседуя на одном языке, не думают о том, на каком языке им следует говорить, но при этом обычно не сбиваются с одного языка на другой. В беглой речи с друзьями мы не подбираем слова – они произносятся как бы сами собой. Психологи не случайно любят так называемый ассоциативный эксперимент, когда испытуемых просят назвать в ответ на предъявленное слово «первое слово, которое придет в голову». Предполагается, что эти первые слова испытуемых отражают их неосознаваемые установки и желания. Ведь их ответ, утверждают глубинные психологи, чем-то предопределен, но поскольку сам человек не осознает причины появления именно этой ассоциации, то, следовательно, за это ответственно нечто неосознаваемое.
Прочитайте фразу: Мужчина уронил хрустальный бокал на стол, и он разбился.
К чему или к кому относится местоимение «он» в этом предложении? Кто разбился: мужчина, бокал или стол? Встречаясь с подобными двусмысленными предложениями, мы зачастую вообще не осознаем их двусмысленности. Мы заранее считаем, опираясь на жизненный опыт, что разбиться в такой ситуации может хрупкий бокал, но не осознаем ни самого процесса принятия решения, ни того, что для понимания предложения мы совершали весьма сложную переработку информации, опирающуюся на накопленный жизненный опыт. Мы осознаем лишь результат – однозначный смысл прочитанного. Требуется неожиданное продолжение, чтобы внезапно понять, что у текста был иной смысл.
Подобный прием часто используется в лингвистических анекдотах, героем которых ироничная молодежь почему-то сделала Штирлица – героя популярного советского телесериала. Например: «Штирлиц всю ночь топил печь. К утру печь затонула». Требуется время, чтобы концовка этого анекдота заставила нас пересмотреть его начало. Но это значит, что у нас заведомо было более одной интерпретации смысла первой фразы. Если бы у нас изначально не было возможности иного понимания, мы бы никогда не смогли понять продолжение. Воспринимая речь, мы всегда делаем выбор. Другое дело, что сам процесс выбора остается неосознанным.
В.М.Аллахвердов. Методологическое путешествие по океану бессознательного к таинственному острову сознания
#НаукаИсознание #Сознание #Восприятие
