Женская меланхолия История меланхолии связана с образом неординарного мужчины. Депрессия в наши дни ассоциируется…

Женская меланхолия

История меланхолии связана с образом неординарного мужчины. Депрессия в наши дни ассоциируется с безымянной женщиной. Джулиана Скьезари пишет в своей книге «Гендер и меланхолия»: «Замещение гламурной меланхолии на непрезентабельную депрессию сопровождается “сменой пола”, что иллюстрирует значимость гендерных ролей». Если мужские чувства имели в обществе и культуре высокий статус, то женские всегда недооценивались. Это наглядная иллюстрация общего положения: при смене пола (с мужского на женский) или класса (от более высших к более низшим) диагноз деградирует и теряет статус. Мужчина-меланхолик считался элитой, женщина в депрессии — неудачница.

В истории мало сведений о женской меланхолии. Средневековый мистик Хильдегарда Бингенская — одна из немногих, кто пытался описать разницу между мужской и женской меланхолией. По ее мнению, меланхолия пробуждает в мужчине грубость и животные инстинкты, он становится мрачным, злобным и «по отношению к женщинам непредсказуемым, как осел». Женщинам меланхолия придает сил и делает их самостоятельными.

Отсутствие информации о женщинах-меланхоликах в прежние времена вряд ли объясняется тем, что таких не существовало, а скорее низким статусом женской меланхолии в обществе, ориентированном на мужчин. Печаль и вздохи женщин объяснялись тоской по отсутствующему фаллосу, эротоманией. «Она была робка и боязлива, как ягненок, и страдала от любовной меланхолии», — писал в XVII веке шведский врач Урбан Ерне об одной из своих пациенток83. Другие стороны меланхолии — интеллект, саморефлексия и творчество — не вспоминались. До тех пор пока меланхолия элитарна, женщин не принимают в ряды меланхоликов.

Таким образом, с исторической точки зрения женская меланхолия нема. Скьезари утверждает, что у меланхолии никогда не было женской формы. У женщин меланхолия находила другие проявления, либо опасные (истерия и безумие), либо мелкие, незначительные, глубоко личные и тривиальные. «Почему ваша печаль может называться меланхолией, а моя — нет?» — спросила некая писательница шведского романтика П.Д.А. Аттербума. Он ответил: «Потому что женщине полагается быть веселой и невинной».

Следовательно, меланхолия, по определению, является «свойством мужского рода». Демонстрируя чувствительность и тонкость натуры, мужчина-меланхолик не теряет мужественности. Меланхолия позволяла интеллектуалам-мужчинам культивировать в себе женское начало. Даже мужская истеричность (в отличие от женской) в культурной сфере ассоциировалась с восприимчивой, творческой натурой.

Одновременно имеется огромное количество источников, в которых описываются замкнутые, печальные, тоскующие женщины. Уныние и экзистенциальная тоска были очень распространены среди женщин среднего класса в XIX и большей части XX века — так отразилось на них подчиненное положение в обществе. В книге «Загадка женственности» (The Feminine Mystique, 1963) Бетти Фридан пользуется особым термином для обозначения женской меланхолии — «проблема без названия». Это особое чувство пустоты, характерное для представительниц «слабого пола», задавленных, униженных, лишенных возможности реализовать себя.

Сегодня диагноз «депрессия» ставят женщинам вдвое чаще, чем мужчинам. Стереотипное представление о депрессии совпадает со стереотипным образом женщины: пассивность, тихий голос, низкая самооценка. Депрессия возникает в результате приспособления и подчинения женщины тем требованиям, которые к ней предъявляются: «Верните нам нашу боль, боль лучше, чем незаметность. Ничто не рождает ничего. Лучше боль, чем паралич!» — писала Флоренс Найтингейл**, борясь со своим тайным «чудовищным “Я”».

Виктория Бенедиктсон не хотела жить в своем теле. У Вирджинии Вулф были мрачные периоды, когда она считала свою жизнь «ватой, нежитью». «Я чувствую себя так странно и непонятно, — пишет она. — Кажется, будто вот-вот произойдет что-то холодное и ужасное, мне будет плохо, а кто-то будет хохотать. И я не могу этому помешать, я беззащитна… страх и чувство собственной малости овладевают мной, и я оказываюсь в пустоте… Такие мгновения ужасны».

Маргит Абениус, описывая первые годы учебы в Упсале в 1920-е годы, признается, что испытывала сильные страхи. Они были отчасти связаны со свойственными меланхолии превращениями личности: «В худшие минуты я чувствовала внутри себя четыре души, которые попеременно сменяли друг друга. Первая врывалась ко мне, как бешеная кобылица, все быстрее, быстрее… пока, наконец, верчение мыслей не становилось столь стремительным, что я переставала их различать, и они превращались в бесформенные тени, похожие на привидения. Ужасно! А дьявол не дремал и шептал мне в ухо: “Это непристойно, непристойно, непристойно и низко то, что ты придумываешь. Вскоре ты низринешься в пропасть…” Вдруг словно опускался занавес, и появлялась другая душа, и она была “истинна”. Бедное “Я” лежало растоптанное и распятое за мнимый или явный грех. Мысли, если их можно назвать мыслями, ползали и корчились во прахе, тяжелые, как сонные мухи. Даже чтобы поднести ложку ко рту, требовалось нечеловеческое напряжение. Бывали дни, когда ко мне приходила третья душа. Она была очень маленькой и походила на струну, которая вибрирует под смычком… Тело казалось стеклянным и таким хрупким, что могло разбиться от малейшего движения. Струна натягивалась слишком туго. Тогда появлялась четвертая душа. Она была никакой, самой невыразительной из всех, она могла только стонать и пыхтеть, и защищаться от окружающих ее ужасов, глаза выкатывались из орбит, члены сводило судорогой. В жизни не оставалось ничего кроме жестокости и замкнутого пространства».

Для Карин Бойе, как позднее для Майкен Юхансон и Соньи Окесон, меланхолия — это жизнь. Сильвия Плат страдает от беспричинного гнева. Окружение считает ее слишком эгоцентричной. «Я потребляю мужчин, как воздух», — пишет она. Все эти женщины выходят за пределы отведенного женщине пространства, всех их влечет небытие самоубийства. «Уничтожить мир, уничтожив самого себя, — вот высшая точка отчаявшегося эгоизма», — признается Плат.

Ее дневники полны жизни и отчаяния. «Я боюсь. У меня нет цельности, я полая. Закрыв глаза, я вижу холодную, страшную, лживую пустоту. Кажется, я никогда не верила, ничего не писала, никогда не тосковала. Я хочу наложить на себя руки, ни за что не отвечать, вернуться в темноту чрева. Я не знаю, кто я, куда направляюсь — а меня вынуждают найти ответ на эти мерзкие вопросы… Я — пучок разрозненных, никому не нужных нитей — эгоизма, смертельного страха…»

Как видите, непослушную женщину, которая вместо «радости и невинности», демонстрирует дурное расположение духа, недовольство и «безумие», осуждают не только мужчины, врачи, но и она сама. Все — и ее окружение, и она сама — считают ее больной.

Похоже, именно здесь скрывается корень проблемы: женщина неосознанно начинает подавлять чувства, старается стать незаметной, уходит в себя (не вовне), действует оборонительно (а не наступательно). В феминистской литературе особое место занимает тема страдания женщин, которых общество, живущее по мужским законам, лишило уважения, достоинства, возможности для самовыражения. Юлия Кристева, Люси Иригарей* и другие психоаналитики еще глубже рассматривают тему утраты: девочки утрачивают симбиоз с матерью и тем самым теряют себя. В то время как мальчики в гетеросексуальном мире заменяют любовь к матери на любовь к другой женщине, девочки сохраняют изначальную привязанность ценой депрессии и подавления любви к собственному полу. В результате «моя ненависть к ней направлена не вовне, а вглубь меня».

В романе Ингер Эдельфельт «Книга Камалы» (Kamalas book, 1986) на первый план выходит женская меланхолия и ее двойственная природа: приспособление и бунт. Безымянная девушка, от имени которой ведется повествование, бродит по летнему опустевшему Стокгольму. Она существует только во взглядах других людей и в мечтах о том, как она отразится в чужих взглядах. Она лишена индивидуальности, ее тело — скорлупа, внутри которой находится пустота. Не вполне осознанно девушка все же пытается разобраться в своей меланхолии.

«Я не понимаю, почему мне так нерадостно. Я делаю все, что полагается делать в молодости, однако чувствую, что это обман. Потому что не могу никому показать себя — какая я на самом деле. Если, конечно, внутри меня что-то есть, кроме мрака и пустоты».

Девушка бесцельно передвигается по квартире среди всё нарастающего хаоса. Немытая посуда покрывается плесенью, окружающая действительность теряет очертания. Героиня погружается в мир фантазий и превращений. Меланхолия и ненависть к себе самой проявляются в отношении к еде: девушка то голодает, то объедается. Ее голод — это ее страдание.«Иногда, сама того не понимая, я очень страдала. Потом вдруг чувствовала дикий голод. Мой рот раскрывался и раскрывался, внутренности превращались в бездонную пещеру, и я становилась тонкой скорлупой, внутри которой был голод. Мысли исчезали, хотелось только выть. Нет слов, чтобы описать этот голод».

Внутри героини живет другой образ, дикий и агрессивный, женщина-волк. Во время ночных кошмаров и дневных все более раскованных фантазий скрытое «Я» пытается вырваться наружу. Девушка называет его «Камала». Это имя она увидела в старой газете, в статье о девочке, найденной давным-давно в логове убитого волка.

Камала, девочка-волк, — реальный персонаж. Миссионер Дж.А. Синг нашел ее в 1920 году в лесах на северо-востоке Индии, поймал и принес в приют. На вид девочке было лет восемь. Она вела себя как волк, ходила на четвереньках, бодрствовала ночью, хорошо видела в темноте и пряталась от солнечного света. У нее были хорошо развиты обоняние и слух, из еды она предпочитала сырое мясо. Прикосновения людей вызывали у девочки страх. Она не говорила, лишь издавала резкие, протяжные звуки, напоминающие волчий вой. Камала умерла в 1929 году 17 лет от роду. К этому времени ее словарный запас составлял около 40 слов.

Итак, героиня повести И. Эдельфельт раздвоилась. Ее обычное «Я» страдало от неудовлетворенности и пустоты. И соседствовало с женщиной-волком Камалой — темной, агрессивной, полной неясных желаний. Камала олицетворяет меланхолию в одном из ее самых классических проявлений — человека-волка. Это бунтарский и бескомпромиссный образ. Который нужно прятать. Но выжить можно, только если Камале иногда давать волю. Мало-помалу главная героиня претерпевает изменения. Раздвоение личности проходит. Обе души сливаются воедино. Голосом главной героини становится Камала. Она не умеет говорить, только воет. Вот что она думает:
«…когда наступали тихие и спокойные часы перед рассветом, появлялась я и обрушивалась на нее и пронзала огнем ее тело, вынуждала ее покинуть теплую постель и идти в гостиную…Мы сидели на диване в гостиной, и я заставляла ее тосковать. Это в моей власти, я могу заставить ее тосковать. Но я не могу объяснить ей, о чем она тоскует, ведь я, Камала, и сама этого не знаю».

Карин Юханнисон — История меланхолии

#БессознательноеЛитература