СТРАСТЬ И БОЛЬ
Чтобы отличить лечение психоаналитическое от медицинского, важно провести различие между страстью и болью. Лакан по этому поводу приводит слова одного философа: «Правда боли — сама боль». То есть боль достоверна, самоочевидна, и в этом случае нельзя спутать правду феномена и сам феномен. Но иногда боль как феномен все же можно принять за его правду. Люди, прибегающие к психоаналитическому лечению, — это люди, которые жалуются: у них есть чувства, они страдают от боли. Но в области психоанализа правда боли всегда отлична от самой боли. Именно поэтому человек и обращается к аналитику: когда болит его тело или душа, и сам он подозревает, что его боль не есть правда о его боли, что она в чем-то еще. Пациент приходит к аналитику, сознавая, что его боль подлинна, но в то же время он не может не подозревать, что произошло некое смещение.
У меня была пациентка, которой поставили диагноз рассеянный склероз. В течение шести месяцев каждую ночь ей снилось, что она здорова, и, просыпаясь, она, исполненная радости, думала: «У меня нет склероза». Спустя шесть месяцев врач сказал ей, что она полностью здорова. Возможно, он сказал ей это в духе Нового Завета, дескать, «Встань и ходи». И она встала и пошла к психоаналитику, потому что после расставания с врачом у нее зародилось даже не подозрение, а уверенность, что правда ее болезни и ее беспомощности не заключалась в самой болезни.
Проблема состояла в том, что пациентка, возможно, и не хотела вылечиться, потому что болезнь гарантировала ей весьма удобное существование и позволяла ей предаваться размышлениям о том, что, где и когда случилось — своей жажде знать обо всем, что происходит. По правде сказать, определенные ограничения в движении не давали ей сильно продвинуться в этом направлении, но так она могла стремиться к чему-то — именно стремиться, а не быть — ведь, когда кто-то может
двигаться, он находится уже не везде, а только в одном единственном месте.
Само слово «страсть» не означает «пятое», то есть, страдание или боль (как это понимают в медицине), а отсылает нас к «страстям». Можно привести в пример страсти Христовы, где этот термин подразумевает боль, но это боль, соотнесенная с Другим. Страсть, в отличие от боли, подразумевает, главным образом, отношения с Другим любви, который иногда говорит.
Поэтому с клинической точки зрения представляется ошибочным упрекать истерию, истерический театр — а не только истеричку, ведь истериком может быть и мужчина — в том, что боль истерических пациентов не подлинная, ведь именно в этом и состоит их жалоба. Они
жалуются, что чувствуют боль, в которой, как им кажется, не хватает подлинности. Порой жалобы на нехватку подлинности боли могут зайти очень далеко, вплоть до «passage à l’acte», в котором реализуется нехватка в бытии.
Истерия со своим театром говорит о некой правде, а это в своем роде настоящий социальный акт, выявляющий структуру страсти невротика. Истерику ставят в упрек его страсть. Что же до обсессивного невротика, характер его отношений с Другим вполне очевиден: они
скорее связаны с одиночеством, отсутствием, и не способствуют установлению социальных связей. Но в обсессии все же есть отсылка к Другому — через придание отсутствию воображаемого характера. Обсессивному субъекту кажется, что другой наблюдает за ним, и это на
самом деле скрывает под собой тот факт, что субъект находится под наблюдением Другого, то есть Бога.
То, что Лакан определяет как страсть невротика (в отличие от того, о чем говорят в медицине и психиатрии) — это оправдание существования. Последнее — термин, который я встретил не у Лакана, а в статье одного английского аналитика, который писал, что за небольшой «Переход к действию» промежуток времени он трижды слышал из уст своих пациентов формулу «оправдать свое существование». В самом деле, это общая черта всех невротиков — даже тех, что не проходят анализ, — всю жизнь и до самой смерти пытаться себя оправдать. Это замечание может показаться довольно банальным, однако оно имеет большое значение для психоаналитического опыта.
Стремление людей к самооправданию активно эксплуатируется религией, которая не могла бы просуществовать двадцать веков, если бы не имела глубоких оснований в неврозе. В то же время история психоанализа насчитывает всего один век. Как бы его так построить, чтобы он тоже продержался двадцать столетий? Некоторые аналитики пытаются подражать церкви, но основная проблема здесь в том, как позволить психоанализу развиваться дальше, не опираясь на какую бы то ни было организацию, что — по причинам, о которых я не стану говорить, — идет в разрез с аналитическим опытом. Ведь именно в психоанализе мы пытаемся преодолеть проблематику оправдания. Иначе говоря, страсть заставляет организации открываться вовне.
Но вернемся к страсти в неврозе. Лакан утверждает, что страсть для субъекта означает не только достижение благополучия и излечения, но также и самооправдание. Когда речь идет о благополучии, всегда можно найти более удобный стул: несомненно, что всегда найдется место получше. Кроме того, благополучия можно достичь лечением, отвечающим принципу, который гласит, что у всего есть свои основания: если есть боль, то она должна иметь материальную причину, и, повлияв материально на эту причину, мы повлияем и на саму боль.
Также можно достичь благополучия через другого, который тебя понимает. Часто именно с этим бывает связана психотерапия, и в итоге такого лечения личность должна почувствовать себя понятой. Здесь благополучие зависит от советов, понимания и сочувствия. В прошлом все это можно было получить в семье или в кругу друзей. Но в современном мире за этим порой необходимо походить к психотерапевту, ведь теперь, по сравнению с прошлыми временами, бабушки и дедушки уже не столь важны и также далеко не так полезны.
В обществах, где изменения происходят медленно, бабушки и дедушки будут ресурсом более ценным и пригодным, чем в обществах, меняющихся быстро. Соответственно, именно в медленно меняющихся культурах они могут обеспечить своего отпрыска пониманием, сочувствием и человеческой теплотой, а в быстро развивающихся культурах за всем этим скорее можно обратиться к другу, к психотерапевту, или вообще прибегнуть к помощи таблеток.
Во всех перечисленных случаях речь шла о благополучии. Совсем другое дело — оправдание. Оправдание основано на отношениях с другим, который позволяет оправдывать, — а здесь мы уже касаемся справедливости и правосудия — и это отлично от понимания. Говоря лакановским языком, понимание всегда находится в регистре Воображаемого, а справедливость — в регистре Символического. Проблематика оправдания всегда отличается от измерения наслаждения.
Есть такая философия, отводящая наслаждению место наивысшей ценности. Это философия, всегда отвергаемая, — философия циников. Циники противопоставляют наслаждение всем сублимациям и поискам
смысла жизни. Они утверждают существование, не обремененное оправданием. И надо сказать, что у некоторых пациентов в конце анализа в регистре наслаждения происходит нечто похожее. Этот феномен позволил выделить еще один клинический тип, который Лакан окрестил канальями. Тип этот имеет место во всех психоаналитических организациях — не только в других — и такой побочный продукт невозможно обойти молчанием при попытке разрешить данную проблему.
Жак-Ален Миллер — Введение в клинику лакановского психоанализа
👎