ПОДХОД СОНДИ В 1937 году Зигмунд Фрейд, которому тогда был 81 год, написал научное…

ПОДХОД СОНДИ

В 1937 году Зигмунд Фрейд, которому тогда был 81 год, написал научное завещание, очерк «Конечный и бесконечный анализ». В том же году венгерский психиатр Леопольд Сонди публикацией работы «Вклад в анализ судьбы» основал новое исследовательское направление — судьбоанализ, который следует рассматривать в значительной степени как попытку исполнить завещание Фрейда, но вместе с тем также как существенное расширение психоаналитического подхода.

В конце своей жизни основатель психоанализа констатировал, что его метод лечения оказывается по-настоящему пригодным только при лечении травматических неврозов. Конституциональная сила влечений и изменения Я, «то есть его искривленность и суженность», напротив, представляют собой моменты, неблагоприятные для анализа, причем, по всей видимости, между тем и другим существует определенная взаимосвязь. Однако об этих взаимоотношениях известно пока еще слишком мало, и их исследование должно стать самой важной задачей будущего психоанализа.

За исключением судьбоаналитического подхода инициативы Фрейда были подхвачены лишь частично — при исследовании отдельных аспектов проблемы Я. На то было несколько причин. Вскоре после формулировки упомянутых предложений Фрейда нацисты попытались «решить» проблему психических заболеваний, применив упрощенно и ошибочно понятые правила Менделя к так называемым душевнобольным путем уничтожения десятков тысяч человек и проведения принудительной стерилизации. Ученые-психологии чуть ли не повсеместно отреагировали тем, что основное внимание стали уделять не генетическим факторам, а исследованию окружающей среды и особенно изучению маленьких детей, благодаря чему были получены многочисленные новые данные.

То обстоятельство, что при всякой психотерапии нарушения пациентов предстают прежде всего только в социальных и биографических, а не в биологических взаимосвязях, побуждало многих исследователей делать выводы на основе провоцирующих факторов этих расстройств и не пытаться найти убедительных дока-зательств.

Из-за целого ряда расколов в клинической психологии (если дать области, не объединенной общей теорией, хотя бы общее название!) психологи перестали обращать внимание на смежные области. Дело доходит до того, что некоторые психо-терапевты утверждают, будто генетика — это устаревшая наука, которую в этиологическом отношении не следует принимать в расчет. Чтобы понять, насколько ошибочно подобное представление, достаточно привести такой факт: если один из монозиготных близнецов заболевает шизофренией, то вероятность того, что эта же болезнь возникнет и у другого близнеца, обладающего такой же наследственностью, составляет около 86 процентов. Но если шизофренией заболевает дизиготный близнец,то вероятность заболевания другого близнеца, не обладающего такой же наследственностью, будет примерно в четыре раза меньше.

Вместо того чтобы отрицать значение наследственных факторов, следовало бы задаться вопросом, почему у монозиготных близнецов это совпадение не составляет 100 процентов, как этого можно было бы ожидать, если бы законы наследственности выполнялись у людей столь же строго, как у животных. Ответ с позиций Сонди таков: некритическое перенесение этих законов на человека невозможно, потому что он благодаря своей духовной жизни способен сдержать проявление наследственной болезни, к которой предрасположен, или даже преодолеть ее. До недавнего времени в нашей профессии этому духу предоставлялось разве что своего рода «негативное право убежища» в понятии «болезнь духа» — как будто дух может заболеть!

Такое положение складывалось следующим образом: история психиатрии как науки началась тогда, когда удалось преодолеть подход романтической медицины, которая усматривала причины психических заболеваний главным образом в одержимости и грехе. Благодаря новым эмпирическим методам: строгому наблюдению, статистике, измерению и сравнению — удалось выявить физические причины ряда заболеваний, диагностируемых исключительно как психические, например прогрессивного паралича, сенильной деменции или некоторых форм слабоумия.

Однако за эти открытия пришлось заплатить высокой ценой — принятием преобладавшей в то время в науке формы механистического материализма, утверждавшей, что психические проявления суть функция вышестоящей величины (анатомии или физиологии мозга) и что их можно в достаточной мере понять с таких позиций. И Крепелин, отец современной психиатрии, и Фрейд, отец психоанализа, придерживались этого представления. Впрочем, они отвергали всякую связь с фило-софией и считали себя исключительно эмпириками.

Однако, как и все «теоретики антитеоретической школы», они тем самым неизбежно предавались нерефлексивной философии, которая, как известно, всегда плоха. Правда, Фрейд сделал огромный шаг вперед по сравнению с тогдашней психиатрией, показав, что при современном ему состоянии знаний можно прийти к гораздо более глубокому пониманию психически больных людей (и людей в целом), если что-либо делать вместе с ними или для них, а не обращаться с ними исключительно по шаблону физического метода, то есть не делая их объектом. Он обнаружил также, что прежняя психиатрия была исключительно психиатрией сознания и мышления, и ее требовалось дополнить психиатрией, включающей в себя бессознательные процессы. И за это понимание тоже пришлось дорого заплатить — расколом между психиатрией и глубинной психологией, который не удалось преодолеть и до сих пор.

Впоследствии, когда психиатры стали все больше заниматься исследованием «больших» психозов, то есть шизофрении и циклотимии, склонность игнорировать философские проблемы все сильнее сдерживала научный прогресс. Им пришлось столкнуться с двумя серьезными проблемами, которые уже нельзя было решить с помощью традиционных подходов:

1. Разграничение шизофрении и циклотимии носило характер «подсобного средства» (Крепелин), которое, хотя и можно было в известной мере использовать в эмпирической работе, нельзя было отнести ни к одной форме естественного порядка.

2. Какими бы ни были критерии разграничения и выделения подгрупп этих болезней, утверждается, что для их понимания сведения психоаналитика столь же необходимы, как сведения генетика и биохимика. Более того, для удовлетворительной интерпретации требуется еще один фактор — самостоятельное и свободное Я. До сих пор мы все еще не располагаем мыслительной моделью, в которой были бы «сняты» (Гегель) различные области феноменов, играющих важную роль.

В настоящее время в области психотерапии судьбоанализ Сонди представляет собой единственную попытку плыть против течения. Для него, как и для психиатра Карла Шнайдера, которому адресован упомянутый упрек Ясперса, важно найти «радикалы», то есть основные динамические единицы, включающие в себя как психические, так и соматические проявления. Сонди избегает опасности, присущей таким теориям, про которую говорил Ясперс (по его словам, эти теории основы-ваются «на широком круге взаимосвязанных условий»), главным образом, благодаря тому, что, отдавая дань современным традициям, он идет «снизу вверх». Он начинает с генетики, но не останавливается на ней, а продвигается к областям, близким к Я человека и к сфере духовности.

Разумеется, в основе теорий Сонди, как и любой другой научной системы, лежат доэмпирическое предположение. Психическую и биологическую сферу можно в известной степени описать в общих «радикалах». Мир, разделенный на дух и материю, — «перспектива», правомерная лишь в отношении определенного периода духовной истории. Но было бы наивно рассматривать его как истинную репрезентацию последней реальности. И с точки зрения феноменологии непосредственного опыта, и с точки зрения современной научной концептуализации этого оказывается недостаточно.