ОРГАНИЗМ КАК ИСТОЧНИК ПЕРЕЖИВАНИЙ. ПСИХОСОМАТИКА У ДЕТЕЙ
Взаимодействие соматики и психики – целая отрасль медицины (психосоматическая). Организм – мощный источник тревоги. Но и тревога, возникающая в связи с жизненными обстоятельствами, может угнетать функции организма вплоть до реальной смерти. В обыденных же обстоятельствах оба эти начала, будучи выражены много слабее, взаимодействуют между собой, образуя некий ипохондрический фон. А что возобладает: расстройства функций на нервной почве или психическая подавленность как реакция на болезнь, зависит от индивидуальных особенностей характера и личности.
В самой общей форме и в максимально упрощенном варианте (стиль должен отвечать теме) это взаимодействие можно представить себе как со-отношение двух энергетических полюсов жизни: организма, занятого обменом веществ, откуда в центральную нервную систему идет восходящий поток нервного возбуждения, сигнализирующий о витальной ситуации, и серого вещества головного мозга, получающего энергию от внешних рецепторов. Обычно в их прямом взаимодействии нет нужды. Симпатическая и парасимпатическая нервные системы, регулирующие гомеостаз, обходятся без переживаний. Их сигналы замыкаются на уровне среднего мозга (таламус, диэнцефалон), откуда следуют команды на изменение тех или иных функций автоматически, не отвлекая человека от общественно полезной деятельности.
Для иллюстрации мы приводим схему, которую взяли из книги Ф.Блума,А.Лайзерсона, Л.Хорфстедтера «Мозг, разум и поведение».
Объектом внимания состояние организма бывает лишь в тех случаях, когда возникает угроза выйти за рамки гомеостатического равновесия. Инструментом привлечения сознания к проблемам вегетативного порядка являются витальные эмоции (голод, жажда, боль и т.п.). В обычном диапазоне они лишь задают жизни определенный тон («желудок – верный мой брегет»), а в экстремальном варианте выступают как источник страданий. Со своей стороны, мозг получает достаточно энергии внешних впечатле-ний, чтобы быть сильным генератором нервного возбуждения. Его мощности вполне хватает на то, чтобы подавлять физиологические импульсы («высокий дух тяготится телом»). Более того, страх, тревога, неуверенность в себе могут вмешиваться в ход обменных процессов (желчный темперамент, язвенный характер, нервная анорексия).
Естественно, взаимодействие центра и периферии осуществляется не напрямую. Вряд ли можно себе представить, что то или иное впечатление расстраивает работу конкретного органа. Как отметил Г. Селье, в роли промежуточной инстанции в их взаимодействии выступает механизм гуморальной регуляции. Психическое напряжение передается железам внутренней секреции, вырабатывающим гормоны, ответственные за жизненный тонус (адреналин, тиреотоксин, вазопрессин и т.п.). Они мобилизуют органы и ткани, но если делают это чересчур интенсивно, те оказываются не в силах работать на заданном уровне и выходят из строя в «месте наименьшего сопротивления». Так возникают психосоматические расстройства (нейродермиты, бронхиальная астма, язвенные колиты и т.п.).
Для иллюстрации сказанного мы приводим таблицу из учебного пособия (Блум Ф., Лейзерсон А., Хофстедтер Л. «Мозг, разум, поведение») На ней указаны основные функции, регулируемые с помощью и при посредстве гормонов. А также представлены основные железы, которые их вырабатывают. О функциональной характеристике отдельных желез можно также составить общее представление.
Тем, кто хотел бы углубить знания по этому вопросу, мы рекомендуем ознакомиться с книгой В. Тополянского и М. Струковой «Психосоматические расстройства».
О психологической природе витальных эмоций, связанных с переживанием нездоровья, нужно поговорить более подробно.
Дети и взрослые относятся к своему здоровью по-разному. У первых это по большей части сами расстройства, у вторых – переживания по поводу расстройств. Тем не менее, и у тех, и у других, всегда можно выделить четыре позиции: а) знания о наличии у себя болезни; б) ощущение болезни; в) чувство болезни; г) роль заболевания в социальном статусе.
Знание приходит к человеку извне. Ему сообщают (сам он при этом может ничего не чувствовать) о том, что диагноз поставлен, и рекомендуют подвергнуться лечению (порой дорогостоящему и небезопасному). Он не в состоянии рационально оценить врачебную аргументацию и не лишен сомнений относительно ее добросовестности. Начинается поиск доказательств, отнимающий много внимания и сил. Тревожные предчувствия становятся постоянным спутником жизни. Сигналы о состоянии внутренней среды, раньше не доходившие до сознания, воспринимаются обостренно. Формируется ипохондрическая предрасположенность. Для педагогического психолога, естественно, важнее реакция родителей на информацию о болезни ребенка. Сами дети ориентируются на ощущение болезни, и если такового нет, их переживания будут отражать родительские. А у последних многое зависит от склонностей и акцентуаций характера. Тревожно-мнительные тотчас создают забор из разного рода опасений, примитив-но-оптимистичные начинают искать пути преодоления разного рода на-грузками, недоверчиво-подозрительные ищут нетрадиционные схемы и т.п. Собственная позиция у детей формируется где-то между отроческим и подростковым возрастом, когда считать себя больным может быть и вы-годно из расчета на поблажки, но неловко в глазах сверстников. Начинается период так называемой гиперкомпесации, когда вместо того, чтобы поостеречься, носители пороков сердца, циркулярной дистонии, хронической пневмонии стремятся в спортивные секции для того, чтобы заниматься боксом, хоккеем, прыжками в воду.
Ощущение болезни – глубоко субъективное переживание уже хотя бы потому, что боль – весьма своеобразный феномен. По сути – это эмоционально окрашенный сигнал о разрушениях в организме. И, казалось бы, все люди должны чувствовать его если не одинаково, то схожим образом. Но «хотя — как заметил А. Кассиль в своей книге «Наука о боли» — у нас нет ни-каких оснований считать, что люди, оглашающие своими криками своды больничных палат и поля сражений, чувствуют боль иначе, чем мужественно переживающие страдания», с фактами приходится считаться. В частности, как заметил Ч. Ломброзо, каторжники отличаются поразительным равнодушием к физическим страданиям. А В. Чалидзе, описывая нравы уголовной России, приводит тому яркие свидетельства. Да и долготерпение юродивых (Василий Блаженный ходил нагой зимой и летом) не вызывает сомнений. А когда речь заходит о современных людях, которые, как правило, не дожидаются появления боли, чтобы обратиться к врачу, а считают себя больными на стадии предвестников заболевания («идут на прием не за три месяца до смерти, как предки, а за два года до начала настоящей болезни»), субъективный момент еще заметнее. То же и с детьми. Родители некоторых детей готовы бить тревогу при малейшем недомогании, тогда как беспризорники живут в условиях, казалось бы, совершенно неприемлемых не только для нормальной, но и для обычной жизни. К этому остается добавить еще один фактор – ощущение болезни ребенка педагогом, который хочет списать на нее проблемы воспитания. Над детьми нависает угроза педагогической дискриминации. В лучшем случае, перспектива перевода в коррекционное или реабилитационное подразделение без достаточных оснований.
Чувство болезни – один из самых коварных феноменов, с которым приходится иметь дело. Речь идет о тревоге без соответствующего ощущения. В самой общей форме его можно представить себе как сигнал, возникающий на путях регуляции функций. Такое бывает, например, когда дефицит кислорода в мышце сердца задолго до появления боли вызывает страх смерти. Последний, не будучи связан с каким-то конкретным ощущением, окрашивает эмоционально все мироощущение в целом. Нередко человек настойчиво (и ошибочно) ищет причины нового чувства в обстоятельствах жизни, делая окружающих заложниками своих тягостных пред-чувствий. Еще заметнее этот феномен, когда в структурах среднего мозга, управляющим тонусом вегетативной жизни организма, появляется очаг возбуждения, посылающий необусловленные жизненной ситуации им-пульсы. Образно говоря, вверх идет поток нервной энергии панического (неосмысленного) страха, а вниз – некоординированные команды на мобилизацию, что выглядит как «вегетативный криз» (затруднение дыхания, спазм сосудов, потливость, тошнота и т. п.). Человек не находит себе места, ему кажется, что он на пороге смерти. И это повторяется, даже если он прекрасно знает по опыту, что так называемый «диэнцефальный криз» длится недолго (несколько десятков минут) и проходит без особых последствий. У детей такие состояния бывают редко, но встречаются.
Новый социальный статус больного человека также может быть источником тревоги. Особенно в тех случаях, когда отторжение со стороны общества в связи с болезнью перевешивает сострадание (начиная с банального нежелания родственников ухаживать за инвалидом и заботиться о нем). Унижение от чувства собственного бессилия может быть много-кратно усилено неприязнью, если окружающие не считают нужным ее скрывать. К тому же некоторые болезни воспринимаются как бросающие тень на репутацию, даже если нет угрозы прямого заражения. Достаточно вспомнить, что в средние века венерически и душевно больных содержали вместе с преступниками. А нынче достаточно приглядеться к судьбе ВИЧ-инфицированных, этих прокаженных наших дней, чтобы представить себе, как много должен пересмотреть человек в своей ценностно-ролевой структуре, оказавшись в подобном положении.
Педагогические психологи имеют свой раздел работы на этом поприще. Речь идет о психологической коррекции взаимодействия родителей и детей-инвалидов. Сначала взрослые переживают сильнейший стресс от сообщения, что им придется отказаться от радужных надежд на будущее и смириться со своей юдолью. При этом никто не знает, насколько хватит его сил, так как нельзя предвидеть что-то, не имея опыта, образца, с которым можно сравнить, даже если среди знакомых и есть люди с аналогичной судьбой. А затем наступает пора тревоги у самого ребенка, которому безжалостная детская среда объясняет ситуацию без обиняков. Тема очень актуальная, и формированию личности ребенка-инвалида уделяется много внимания, так что, не имея возможности отвести ей в нашем изложении столько места, сколько она, безусловно, заслуживает, мы рекомендует тем, кто ей заинтересуется, несколько достаточно информативных источников.
Для самих детей гораздо больше значат не соматопсихические, а психосоматические расстройства. В отличие от взрослых, которые давно обустроили себе среду обитания таким образом, чтобы освободиться от рисков и страстей, дети каждый день с чем-нибудь борются и что-нибудь преодолевают. С переменным успехом. Фрустрационное напряжение – их обычное состояние, так что пресловутое нейрогуморальное угнетение функций встречается достаточно часто. Особенно в тех случаях, когда имеется предрасположенность к так называемым «сенсомоторным» рас-стройствам (невропатичность). В дошкольный период преобладают страхи, связанные с угрозой остаться без защиты взрослых (темноты, одиночества) и расстройствами сна. Позднее – тревоги, вызванные проблемами психической средовой адаптации, когда психическое напряжение легко трансформируется в физиологические расстройства общего характера: пищеварения – рвота, понос, анорексия или булимия; дыхания – спазмы бронхов, «нервный» кашель; моторики – тики, заикание; выделительных функций – не-держание мочи; гомеостазиса в физической среде – повышенная чувствительность к духоте, вибрации, нагрузке на вестибулярный аппарат. Если учесть, что вегетативные функции в детском возрасте еще не настолько подвластны, чтобы не опасаться неожиданного конфуза (невропатичный ребенок, обмочившийся на уроке из-за того, что в перемену забегался и за-был сходить в туалет, а попроситься у учителя стесняется, не такая уж ред-кость), а предчувствие неудачи и осмеяния сильно сковывает речедвигательный аппарат, взрослым приходится во многом потакать детским ка-призам, упрямству и непослушанию, чтобы избежать энуреза, логоневроза или нервной анорексии.
Для примера мы остановим внимание на расстройствах аппетита – самом распространенном из отклонений, изматывающих родителей невропатичных детей. Анорексия, пока не включились ее психопатологические причины в подростковом и молодежном возрасте, о которых мы не будем говорить (желающие составить мнение о них могут ознакомиться с книгой Коркиной М.В., Цивилько М.А., Марилов В.В. «Нервная анорексия», М.,1986), в своей основе имеет истерическое по своему происхождению (гипобулическое) извращение влечений. Противоимпульс, идущий из подсознания, не проходит стадии осмысления, понимания, оценки отношения. Он – подсознательное выражение тревоги, источники которой могут быть самые разные. Отчего так утомительны (для обеих сторон) и непродуктивны усилия родителей повлиять на ребенка уговорами, объяснениями и даже наказаниями. Однако найти причину детского страха, отвлечь от него и погасить очаг истерического сопротивления большинству родителей, естественно, не под силу. И даже профессиональная подготовка детского психоневролога не гарантирует успеха. Здесь кроме знаний нужен талант, искусство говорить с детьми на их языке и сопереживать по-ихнему, а не по-взрослому.
Нервная булимия стала объектом клинического изучения позже анорексии, что понятно, так как отвращение к еде заботило врачей гораздо больше, чем прожорливость, жизни пациента не угрожающая. И лишь ко второй половине XX века этим феноменом занялись более серьезно. В отличие от голода, который испытывают люди с патологией в обмене веществ (гипогликемия), здесь человека влечет не насыщение, а наполнение желудка. Чаще всего такое отклонение встречается при сочетании известной слабости сдерживающих инстинктов, свойственной детям и подросткам с «органической недостаточностью» или «минимальной мозговой дисфункцией», с теми страхами, которые подспудно испытывает человек с обостренной потребностью в эмоциональных контактах (такие люди, по определению К. Обуховского, «осуждены на конфликты и неудачи, так как боятся затеряться, как соломинка в водопаде»), что и присуще «инфантильным на органической основе». Нередко их с детства преследует страх лишиться привязанностей, которыми приходится неизбежно жертвовать, переходя в онтогенезе личности от одного кризиса к другому, так что и обыденные внешние обстоятельства могут быть источником фрустрационного напряжения, объяснить причины которого дети не могут уже хотя бы потому, что сами не понимают, что с ними происходит.
