О МЕТАМОРФОЗАХ СТЫДА
В исследованиях по развитию младенцев было отмечено, что в новых ситуациях ребенок наблюдает за матерью и действует на основе невербальных знаков, полученных от матери (Stern, 1985). Винникотт (1982) описывает, что мы, точно так же как младенец, на протяжении нашей жизни слушаем голоса других, наблюдаем их взгляды и знаки. В книге Достоевского «Бедные люди» Макар Девушкин пишет своей знакомой письмо, где слова робки и полны стыда, наполнены брошенными исподтишка взглядами и сдерживаемым вызовом (Bachtin, 1984). Нас подтолкнул к параллельному использованию текстов Бахтина, Достоевского и Винникотта Микаэль Лейман, хотя он делает это в ином контексте (Leiman, 1991, не опубликовано).
Эти взгляды исподтишка на социально чуждый мир определяют не только стиль и тон Макара Девушкина, но и то, так он мыслит и переживает, видит и понимает себя в окружающем мире (Bachtin, 1984). Более того, психические движения Девушкина можно концептуализовать и раскрыть точно так же, как описанные выше реакции младенца и ребенка постарше.
«Отнеслись намедни в частном разговоре Евстафий Иванович, что наиважнейшая добродетель гражданская – деньгу уметь зашибить. Говорили он шуточкой (я знаю, что шуточкой). Нравоучение же то, что не нужно быть никому в тягость собою, а я никому не в тягость! У меня кусок хлеба есть свой; правда, простой кусок хлеба, подчас даже черствый; но он есть трудами добытый, законно и безукоризненно употребляемый. Ну, что ж делать! Я ведь и сам знаю, что я не много делаю тем, что переписываю; да все-таки я этим горжусь: я работаю, я пот проливаю.
Ну, что же тут в самом деле такого, что переписываю!.. «Он, дескать, переписывает!» <…> Да что же тут бесчестного такого <…> Ну так я и сознаю теперь, что я нужен, что я необходим, и что нечего вздором человека с толку сбивать. Ну, пожалуй, пусть крыса, коли сходство нашли! Да крыса-то эта нужна, да крыса-то эта пользу приносит, да за крысу-то эту держатся, да крысе-то этой награждение выходит – вот она, крыса, какая! Впрочем, довольно об этой материи, родная моя; я ведь и не о том хотел говорить, да так, погорячился немного. Все-таки приятно от времени до времени себе справедливость воздать» (Ф.М. Достоевский. «Бедные люди»1).
Макар Девушкин чувствует, что он зависит от отношения других («Евстафий Иванович говороли мне…»), он начинает колебаться («я знаю, что шуточкой…»), он пытается скрыть принижающую или постыдную часть своей работы («Он, дескать, переписывает…») при помощи различных защит и притч («А я никому не в тягость… но он есть трудами добытый, законно и безукоризненно употребляемый… что же тут в самом деле такого, что переписываю…»), начинает сердиться на своих воображаемых критиков («…Нечего вздором человека с толку сбивать. Ну, пожалуй, пусть крыса, коли сходство нашли…»), а затем стыдится своей собственной вспышки гнева и стыда («Впрочем, довольно об этой материи…») и старается спрятать свою примирительность и свои защиты («…я погорячился… все-таки приятно от времени до времени себе справедливость воздать»). Внутренний акт сложнее, чем у младенца или ребенка постарше, но его базовые материалы те же самые.
Из внешнего впечатления младенца, который уходит в себя и прячется, подкрепленного экстраполяцией внутреннего мира детей постарше и взрослых, мы можем предполагать, что реакция младенца – это некий базовый, или первичный, стыд, или, по меньшей мере, эмоциональная матраца, из которой стыд постепенно дифференцируется в четкую самостоятельную реакцию.
Вышеописанная концептуализация внутренней ситуации младенца порождает различные дальнейшие мысли. После своей первой реакции Танатоса, когда он перестает придавать форму (связывание) своему либидному желанию по поводу лопаточки, младенец имеет возможность пойти по разным путям. Он может следовать своему желанию относительно лопаточки, придать этому желанию какую-то форму, привязать его к определенного рода поведению, направить его на что-нибудь совершенно иное, рассердиться на тех, кто, по-видимому, стоит на пути его желания, апатично смотреть в пространство или прятать лицо в блузке матери, как было в том случае, который мы наблюдали в качестве примера.
Вопрос в том, насколько организованно он воспринимает ситуацию (чего он хочет, чего боится), какой психоэкономический вес имеют различные вопросы (что важнее: желание получить лопаточку или отношения с его матерью и Винникоттом и их предполагаемые реакции), что нарушает покой, что следует устранить и какими средствами?
Если исходная реакция Танатоса формируется в стыд, это означает, помимо прочего, что младенец имеет некоторое представление о конфликте или возможности конфликта между его собственным желанием и отношением других к этому желанию. Отношение других важно для него, и он хочет поддерживать с ними «хорошие отношения». Для него его собственное желание и его я – это одно и то же, и он пытается устранить или спрятать свое собственное никчемное Я, чтобы сохранить важные для него фигуры.
Таким образом попытки спрятать себя, которые связаны со стыдом, являются неким парадоксальным выражением надежды: отказавшись от себя или от части себя, как я есть, я, возможно, смогу сохранить важных для меня других людей и их приятие. Если реакция Танатоса направлена в первую очередь на желание взаимности и Я, то стыд превращается в депрессию: «Я ни на что не гожусь», «Я никчемен, и никто не может ко мне хорошо относиться». Если, с другой стороны, желание взаимности остается, а реакция Танатоса направлена в первую очередь на Я, которое недостаточно хорошо для взаимности и для других, которые его не принимают, то результатом будет стыд-ярость, который описывает Льюис. Этот стыд-ярость превращается в депрессию в прямой пропорции к тому, насколько подчеркивается компонент Танатоса, который направлен на Я. Различная динамика этих депрессий обычно также видна в поведении людей. Первая бывает тихой и уходит в одиночество, тогда как при второй заметно какое-то количество возбуждения и мучений.
Есть также, по крайней мере, два базовых типа реакций Танатоса, которые соответствуют бесстыдству. Бесстыдный человек либо отвергает подлинно важных для него других и не заботиться о том, что они думают, либо он может привязывать либидо к ним еще теснее в то самое время, когда он нагло повторяет ситуации, генерирующие стыд. Первая реакция характеризуется спокойным, почти наивным безразличием, вторая – вызовом или насмешливым нахальством. В ходе анализа или через другую психическую работу стыд часто превращается в вину (Anthony, см.: Paikin, 1981; Lewis, 1987b). Затем картина ситуации стыда становится более организованной либо прямо, либо в форме защит, а реакция Танатоса уже не направлена неопределенно на Я, она направлена на акт, который является отдельным проявлением Я и, по крайней мере, в некоторой степени, может определяться при помощи Я.
Вина дифференцируется и выделяется как самостоятельная эмоция из исходной матрицы стыда как реакции Танатоса, и ее мишень также становится дифференцированной. Открытие вины может, однако, пробудить новый стыд, стыд за вину. Часто защита от чувства вины более мотивирована страхом стыда за эту вину, чем страхом самой вины. Человек может убегать или от стыда в вину, или от вины в стыд в зависимости от того, что ему легче вынести.
Ловушка стыда, или заколдованный круг стыда
Ожидание стыда может заставить человека отложить свое действие, колебаться и проявлять неловкость, что часто заметно в том, как он говорит. Он может также пытаться спрятать себя и источник стыда за повышенной активностью и оживленностью, или только обходить источник стыда. Или он может просто стать бесстыдным. Все эти позиции сопровождаются аффектом Танатоса, который направлен и на Я, и на других и который в своей самой острой форме можно назвать, как называет Льюис, стыд-ярость, а в его более недифференцированных формах, например, стыд-гнев, стыд-отталкивание, стыд-скука и стыд-усталость.
Все эти позиции также сопровождаются характерной для стыда эмоциональной ловушкой. Человек, который откладывает свое действие, колеблется и неловок, будет, помимо того, что он обычно завидует людям более активным, чем он, чувствовать стыд и стыд-досаду за то, что все откладывает. Тот, кто защищает себя от стыда активностью и оживленностью, чувствует себя не подлинным и в то же самое время переживает ощущение отталкивания, усталости и утомления относительно себя и других. Бесстыдный человек, в свою очередь, будет бросать вызов и надоедать своему окружению и себе новыми бесстыдными актами.
В каждом случае стыд и защита от него будут пробуждать новый стыд и новые защиты. Если они остаются бессознательными и не проанализированными, такие замкнутые круги стыда могут продолжаться очень долго, и они могут устанавливаться так, чтобы длиться всю жизнь. Вероятно, у всех есть определенное количество неразрешенных и раз за разом активирующихся замкнутых кругов стыда, но есть люди, которые переживают их так интенсивно или имеют их так много, что они постоянно живут в некотором общем состоянии стыда.
Сексуальность
Автор Книги Бытия представляет себе Рай, где люди, которые в нем жили, Адам и Ева, не испытывали стыда, хотя были наги. Первое, что случилось после грехопадения, это то, что глаза их открылись, и они увидели, что обнажены. Они устыдились друг друга и прикрыли свои гениталии фиговыми листьями, а затем они устыдились перед Богом и спрятались от него.
Почему отношение именно сексуальности к стыду столь центрально? Когда ребенок сознательно видит различия между мужскими и женскими гениталиями, это вызывает не только тревогу, но также стыд. До некоторой степени то же самое происходит при наблюдении различий между гениталиями взрослых и детей. Ребенок вырабатывает постыдное любопытство относительно того, кто увечен, а кто цел и какова значимость этих различий. Само существование гениталий кажется постыдным. Не получаемые или получаемые, но не понятые ответы только усиливают стыд. Сексуальное знание и незнание, любопытство и равнодушие равно постыдны. Но более всего сексуальные желания ребенка ведут к стыду из-за табу на инцест и из-за сексуальной недостаточности ребенка.
Кажется, чем больше желания относятся к гениталиям и сношениям, тем это более явно. Более того, отказ в сексуальных желаниях часто несет с собой стыд или же отказ вызван стыдом. Таким образом, сексуальное желание, основная цель которого – получить приятную взаимность для чувственного удовольствия, становится в детстве постыдным желанием, которое отделяет ребенка от тех, кого он любит. Различные попытки ребенка актуализировать свои надежды, связанные с эдипально-сексуальным ядром, могут порождать в нем стыд либо немедленно, либо когда он сталкивается с фрустрацией или отказом, либо когда ребенок наблюдает, какой стыд это вызывает у его родителей и любимых им людей.
Эти попытки актуализации и есть то, что мы называем полиморфной извращенной сексуальностью ребенка. Если все прочие желания и стыд, связанный с их фрустрацией, обычно можно проработать через психическую работу, то сексуальные желания, в особенности относящиеся к эдипально-сексуальнму ядру, проработаны быть не могут. Ни ребенок, ни его родители не могут сознательно увидеть их, и поэтому с ними нельзя справиться.
В качестве недифференцированного и неопределенного центрального желания, являющегося частью Я и столь же неопределенно окрашивающего другого, от которого мы ожидаем взаимности, сексуальность предрасполагает человека к стыду. Сексуальность есть один из центральных элементов Я, и ее ценность решающим образом привязана к тому, какого рода реакцию она вызывает у других. Чтобы ни принималось как открытая или скрытая значимость сексуальности внутри Я и во внешнем мире, сексуальность может вызывать стыд практически в любом контексте. Количество стимулов, которые сексуальность может предложить для того, чтобы спровоцировать замкнутый круг стыда, бессчетно. Великая значимость сексуального стыда заключается в его безграничной способности расширяться, в его скрытых формах и трудности обнаружить его стартовые точки в детстве, а также в трудности сознательной психической работы.
Рехард Эеро — Присхождение стыда и его проявления
