Между индивидуализмом и субъективизмом
В своем происхождении значение понятия «индивидуализм» ориентировано политически. Впервые оно встречается у критиков буржуазного общества, в частности в дискурсе Сен-Симона, призывающего к глубокому реформированию общества, основанного на эгоизме автономных индивидов.И в дальнейшем это понятие используется для пренебрежительной оценки современности. Например, у Хайдеггера под именем субъективности критикуется именно индивидуализм.
Между тем субъективизм и индивидуализм вовсе не тождественны. Индивидуализм является наиболее радикальным вариантом субъективизма, только его вирусы по-настоящему опасны для органической социальной ткани. Как и Ю. Хабермас, А. Рено считает, что в преодолении нуждается не философия модерна в целом, а только ее индивидуалистский проект. Осознание этого обстоятельства ставит под сомнение предложение Хайдеггера и других использовать в качестве радикального лекарства для лечения этой смертельной болезни возврат к архаичным практикам солидарности.
Остается поставить и решить главный вопрос: «что делать?» Можем ли мы предложить нашим современникам такие радикальные лекарства, как отказ от индивидуальной автономности и независимости и возврат к архаическим практикам сборки коллективного единства? Предложить, конечно, можно, но очевидно, что это предложение не будет принято. Вместо этого необходимо вернуть проблематику субъективности и корректно ее сформулировать с учетом понятий современных общественных дисциплин и прежде всего антропологии.
Принимая участие в совместных поисках выхода из тупиков индивидуализма, философия не навязывает свое видение мира, а оценивает новые стратегии, указывая на степень их риска, на основе старых традиций. Контекст рефлексии о субъекте сегодня изменился не только в ходе философских споров, но и в результате развития обществоведческих дисциплин и прежде всего культурной антропологии.
Рено указывает на две ведущие программы исследования субъективности:
а) генеалогия или археология гуманитарных наук, исследующая субъект как историческое существо, в дискурсе которого выражается дух эпохи;
б) методологический индивидуализм или методологический гуманизм, преодолевающий психоаналитические и функционалистские концепции субъекта, доказывающий сознательность и ответственность действующего в истории субъекта.
Таким образом, философия после «смерти человека» должна не заниматься искусственными конструкциями такой субъективности, которая обладала бы максимальной свободой и при этом не была разрушительной и опасной для самой себя, а внимательно анализировать исследуемые различными науками формы автономизации и гетерономизации человеческого. Философам следует перестать говорить о смерти субъекта и осмыслить проблему через призму достижений современных общественных наук.
Индивидуальность чаще всего определяют как независимость, а субъективность — как автономию. У древних свобода человека определялась степенью его участия в общественных делах и, по сути, была не индивидуальной, а коллективной, так как предполагала полное совпадение гражданина и полиса. Поскольку древние не допускали автономии, то они не знали и индивидуальности. Афинская свобода с современной точки зрения кажется противоречивой и странной.
Перикл, говоря о духе Афин, слагает два противоречивых достоинства: невмешательство в дела соседей (т. е. тихая радость частной независимости) и приоритет полиса над гражданином. Однако древние законодатели не считали источником общих принципов и норм субъективность, ибо выводили их из порядка космоса. От- сюда стремление не столько к демократическому популизму, сколько к аристократии: лучшие служат не себе и народу, а государству. Идеальное государство Платона, в котором свобода и справедливость состоят в том, что каждый делает свое дело и у каждого есть свой начальник, настолько поразило К. Поппера, что он причислил Платона к основоположникам тоталитаризма.
Если классическая философия считала, что индивиды смогут договориться и мирно сосуществовать друг с другом на основе разума, то современные философы в связи с дискредитацией универсалистских представлений о разуме и поисками новой концепции гибкой, изменчивой рациональности в конце концов вынуждены искать какие-то вне- или докогнитивные основания единства. В таких делах, какими являются отношения к другому и, тем более, к чужому, рациональных аргументов недостаточно. Не абсолютизируем ли мы в своих моделях «признания», или «включения», другого университетскую модель коммуникации?
Выход из тупиков индивидуализма видится в восстановлении первоначального смысла автономии, из которого вытекает индивидуальность,— пределы индивидуальной свободы налагаются индивидом на самого себя, а не определяются внешним давлением. Автономия является условием свободной индивидуальности, которая должна подчиняться не произвольной воле, а только сознательно принятым законам. Понятие автономии допускает подчинение закону, если он принят на договорной основе. Наоборот, стремление к независимости не принимает этого ограничения и стремится к утверждению Я как высшей ценности. Отсюда следует «забота о себе» и, как следствие ее, противоречие между ценностью личного счастья и существованием общественных норм.
Наша проблема состоит в отчуждении индивида от общественного пространства. В процессе развития гуманизма происходит подмена субъективности индивидуализмом, который содержится в понятии субъекта и постепенно вытесняет автономность независимостью. Гуманизму угрожает то, что из него произошло. Как реакция на это в современной философии разрабатываются теории интерсубъективности, в которых способом защиты человека от самого себя становится признание другого с позиции общечеловеческих ценностей.
Для того чтобы избавиться от дилеммы индивидуализма и космополитизма, Рено предлагает различать субъективное и индивидуальное, а с целью спасения гуманизма от его индивидуалистической интерпретации опираться на «неметафизический гуманизм». Рено опасается отождествления гуманизма с метафизикой субъективности, которое критикует Хайдеггер. Именно метафизический гуманизм чаще всего рискует оказаться крайним выражением индивидуализма. Напротив, задача неметафизического гуманизма состоит в защите идеи субъекта и поисках ограничений индивидуального произвола.
Все это самым тесным образом связано с критикой гуманизма. Поскольку она не отмечает его индивидуалистического отклонения, постольку оказывается слишком грубой. Однако нет никакой принудительной связи между рациональностью, гуманизмом и репрессивной в отношении другого техно-наукой современности. Постмодернистский призыв к архаике вызван огульной критикой субъективности и ее культурной манифестации — гуманизма, не замечающей гетерогенности культурных процессов, которые включают в себя как усиление индивидуализма, так и попытки найти новые формы коммуникации людей.
Гуманизм выражает стремление человека к автономии, что предполагает как авторство, так и ответственность за поступки. Человек сам учреждает закон, а не получает его от Бога или природы. Естественное право и общественный договор понимаются в Новое время как установления человеческого разума. Он не является индивидуальным — философы настаивали на его трансцендентальности и допускали, как например Кант, не только свой, но и чужой разум.
Вопрос о трансцендентном в имманентности — это вопросы об истине, благе и красоте. После Канта они ставятся как вопросы об условиях их возможности, т. е. критически. Благодаря этому удается избежать наивного онтологизма в отношении не только объекта, но и субъекта.
В частности, монадологизм Лейбница перестает быть необходимым следствием принципа субъективности. Но это не снимает проблематичность кантианской философии и поднимает вопрос о причинах распада критической теории субъекта и воцарения абсолютного индивидуализма. Наиболее ярким представителем последнего Рено считает Ницше и видит выход в критике гегельянства как «апогея метафизики» и хайдеггеровского иррационализма.
По мнению Рено, на пути своего завершения современная метафизика склоняется к монадологии и при этом существенно деформирует принцип автономии. Свобода современного человека — это независимость в отношении других созданий. По мнению Хайдеггера, автономная воля Канта, которая не детерминирована никакими предшествующими представлениями о добре и зле, сама претендует на учреждение закона и, таким образом, оказывается началом процесса развертывания воли, воплощающейся в эре техники.
Однако субъект, сам себе предписывающий закон, вовсе не является независимым. На это обратил внимание маркиз де Сад, который после революции и казни короля призывал не принимать новых законов, а продолжать террор как состояние абсолютной свободы.
Преодолеть такое понимание и показать возможность мыслить трансцендентность на основе автономии довольно непросто.
Исправление сложившихся стереотипов должно начаться с переосмысления радиальной конечности субъекта. Традиционные доктрины воспринимают конечность на фоне бесконечного могущества Бога или природы и расценивают ее как ограниченность, недостаточность, несостоятельность человека. Наоборот, Кант не соотносит его с абсолютом, а трактует как радикальную конечность: человек всего лишь идея, а не «вещь в себе».
Рено считает хайдеггеровскую интерпретацию Канта неадекватной и указывает на развитие идеи автономии как активности самоообоснования, полагающего закон своих действий благодаря открытости человечеству. Радикальная конечность человека проявляется в том, что он не может вывести существование из собственных понятий и мыслей. Тем не менее как автономный субъект он может учреждать закон и на практике реализует себя как абсолютный онтологический субъект.
В традиционном обществе аскет, философ, художник, человек, имеющий право на индивидуальный выбор, является маргинальной фигурой и живет в своего рода гетто, будь то лесная хижина, монастырь или «башня из слоновой кости». Рождение современного индивидуализма обусловлено появлением возможности жить на основе собственных стандартов поведения. При этом желания не подавляются, а, наоборот, стимулируются и используются как мотор развития экономики. Человек мыслит себя как независимого индивида, печется исключительно о себе. Но это парадоксальным образом связывает его крепкими узами обмена и кооперации с другими. Эти связи являются чисто внешними, институциональными, а не душевными.
Монадо- логическая концепция субъекта погружает человека в мир имманентности, и выход из нее предполагает поиск коммуникативной индивидуальности, которая открыта внешнему, другому, трансцендентному. Отказавшись от иллюзии метафизического абсолютного самодостаточного Я, философия могла бы преодолеть извращенное понимание гуманизма и сохранить как высочайшую ценность автономию субъекта. В связи с этим возникает вопрос о том, как на руинах индивидуализма мыслить автономию субъекта и основанный на ней гуманизм?
Б. В Марков — Человек, государство и Бог в философии Ницше
#яОбществоМир
