ЛИЧНОСТЬ КАК ИСТОЧНИК ПЕРЕЖИВАНИЙ. ДЕТСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ
Сама по себе личность начинает всерьез мешать человеку лишь после того, как самосознание заставит его «отдавать себе отчет в своих действиях». До этого она развивается подспудно, не заявляя о себе тягостным расхождением принципов и убеждений с мотивами поведения, продиктованными соблазнами и угрозами. Тем не менее, воспитание следует «личностно ориентировать» с того времени, как слово начнет противостоять естественному побуждению, ибо некую общую характеристику спонтанности, нацеленной в направлении культуры, гуманизма, альтруизма, вопреки антропологическому эгоизму, можно заметить достаточно рано. Как и пресловутую «тягу к дурному обществу». И это понятно. Нравственные задатки личностного развития не у всех одинаковы. Так что о «трудновоспитуемых» или, как говорили предки, «негодящих» имеется воистину необозримая литература. Как заметил Х. Хекхаузен, «если определенное поведение мало изменяется при смене ситуации или сдвиге во времени и существенно отличается от поведения других людей в той же ситуации и те же моменты времени, то очевидно, что основная причина наблюдаемого явления коренится в индивидуальных особенностях данного человека: это объяснение лежит в основе теории свойств традиционной психологии личности». Примером расстановки значений при определении феномена личности может служить характеристика, данная Робеспьеру одним из его современников: «Узкий кругозор, желчный темперамент, упрямый характер, завистливая личность».
Однако хотя подобные метафоры понимаются всеми вполне однозначно, любой шаг в направлении от них к научным дефинициям, как правило, заканчивается безрезультатно. Иррациональная природа феномена личности не позволяет этого сделать. Строго говоря «нравственный закон в людях», как заметил И. Кант, подобен «звездному небу». Мы исследуем космос (безусловно, объективно существующий), навязывая ему наши представления о пространстве и времени в зависимости от тех задач, которые практически решаем. Иными словами, создаем условную модель не-познаваемого в принципе. Также и в отношении личности. «В своей трактовке каждой теории мы исходили из того, что эта теория имеет отношение к любому из нас. Например, работники, получающие почасовую оплату, могут обнаружить, что концепция подкрепления Б. Скиннера проливает свет на их поведение на работе, однако сомнительно, что чтение Скиннера поможет им понять, почему они посещают религиозные службы. Здесь скорее будут полезны сочинения К. Юнга, посвященные роли символов в значимости «я». Таким образом, в различные периоды времени и в разных сферах нашей жизни каждая теория способна стать для нас руководством, просветить нас или внести ясность в какой-либо вопрос» — писали Р. Фрейджер и Д. Фейдеман в своей фундаментальной работе «Личность». И поскольку наша тема –«проблемное детство», было бы логично сосредоточить внимание на том, что нас, собственно говоря, интересует. А именно, на спонтанности, побуждающей нарушать запреты.
Вообще-то склонность это делать свойственна природе человека. Но у каждого выражена по-разному. Дети вредничают соответственно силе характера и темперамента. Рождение личности в подростковом возрасте манифестирует бурным всплеском делинквентности, чему никто не удивляется. В дальнейшем обыватель в повседневной жизни ограничивает свои амбиции нарушением запретов в интимной жизни. Недаром сексуальная революция, разрешившая «делать все как нравится» на публике (с экрана и страниц журналов), сдвинула мотивы массового отклоняющегося поведения в направлении беспорядков по любому поводу и безмотивной жестокости самых, казалось бы, заурядных людей. Но у некоторых людей эгоистическая спонтанность по силе и упорству превосходит социально приемлемые рамки.
Примерно до середины Х1Х века проблему социальной адаптации «негодящих» решала община (с присущей для нее коллективной ответственностью за своих членов), руководствуясь здравым смыслом и житейским опытом. Дерзких мужчин, не подчиняющихся традициям, отправляли в рекруты на четверть века военной службы, а женщин (и плохих, и хороших) на всякий случай держали в строгих рамках семейного права, исключающих свободное волеизъявление. Когда же европейцы выросли как личность и перестали бояться «ледяной воды эгоистических расчетов», государству пришлось заниматься адаптацией социально неприспособленных людей самому. Оно обратилось к науке, так как администрация не может руководствоваться житейскими соображениями.. Над «негодящими», которых нужно было каким-то образом классифицировать в интересах управления обществом, нависла концепция «морального вырождения», а эмпирический материал для соответствующих выводов стали черпать в среде уголовных преступников. Авторитет Ч. Ломброзо на долгие годы создал предвзятое отношение к тем, кто усваивает смыслы таких значений, как долг, добро, трудолюбие, честность, хуже и медленнее других. И даже в середине ХХ века А. Маслоу не стеснялся в выражениях. «Психопат (как в то время называли прежних «морально дефективных) характеризуется как бессовестный и бесстыжий человек, которому незнакомо чувство вины, который не испытывает любви к окружающим, привык ни в чем себя не ограничивать и не контролировать себя, который в любом случае поступит, как захочется ему. Среди них много мошенников, аферистов, проституток, многоженцев – словом им сподручнее зарабатывать себе на жизнь хитростью и смекалкой, а не тяжелым трудом. Не ведая, что есть стыд и вина, они, как правило, не могут сочувствовать угрызениям совести, мукам раскаяния, вины и сожаления, не в состоянии понять без-ответной любви, сострадания, чувства стыда и смущения. Это то, что они сами никогда не переживали и что не могут воспринять в других людях. Их истинная сущность рано или поздно заявит о себе, и вы неизбежно увидите, что перед вами мрачный, омерзительный, пугающий тип, который поначалу ухитрился высказать себя таким очаровательно-беспечным. Психопат удивительно прозорлив в отношении психопатического в других людях, как бы глубоко оно ни было сокрыто». По-видимому, единственным оправданием такой неуместной враждебности может служить по-человечески понятная брезгливая растерянность кабинетных ученых, вынужденных по ходу своих исследований соприкоснуться с нравами социального дна, где доброта считается глупостью и слабостью среди вполне нормальных людей определенного круга.
С течением времени, когда медицина отсеяла так называемые «тимические» варианты определенного эмоционального склада; физиология высшей нервной деятельности взяла на себя виды отклонений, когда фазовые состояния обусловливают специфику переживаний (на примере минимальной мозговой дисфункции и эпилептоидности); психология выделила индивидуальные отличия иначе воспринимающих мир (астеноневротический, сенситивный, психастенический варианты акцентуации) и по другому его понимающих; педагогика описала «вечно пятнадцатилетних», от прежней категории «дефективных от природы» не осталось почти ничего. Некое представление о «синергетичности» (по Р. Бенедикт), когда человек склонен накапливать опыт и силы для реализации спонтанности в интересах общества или, напротив, использовать их как инструмент порабощения других. В какой мере подобные тенденции доступны измерению или только более или менее отвлеченному описанию, на сегодняшний день сказать трудно. В этом вопросе мы стоим на пороге зкзистенциальной психологии, чьи подходы годятся для психотерапии, но в педагогике их роль и значение еще предстоит исследовать.
