ИНАЧЕ ВОСПРИНИМАЮЩИЕ ДЕТИ (НЕВРОПАТИЧНЫЕ)
Специфика восприятия достаточно хорошо описана в патопсихологии взрослых людей, когда: а/ нечеткость картины мира вызывает тревожно-невротические предчувствия; б/ неясность эмоциональной окраски от-ношений (эмпатийная и аффилиативная) лежит в основе сенситивности; в/ расплывчатость самовосприятия (на стыке эмотивного и когнитивного) выливается в психастеническую акцентуацию характера. Детям в этом смысле уделяется меньше внимания, хотя многие проблемы воспитания «пускают корни» именно в перцептивное пространство. При том, что вся возрастная психология считает узнавание важнейшей предпосылкой личностного развития «со-знания», как иногда акцентируют внимание авторы работ по педагогике. Возможно, из-за того, что информационная неопределенность и вызванная ей напряженность понимаются как некий неизбежный фон, с которым нужно считаться в принципе, а на деталях и частностях можно не заострять внимания. Однако для нашего изложения они имеют вполне определенную ценность.
В младенчестве на первом плане, естественно, восприятие социальное. Еще не будучи дифференцировано как собственное переживание (осознанное ощущение), оно предстает как эмпатия в чистом (эмоциональном) виде. И если именно здесь слабое звено, ребенок оказывается в очень трудной ситуации. Когда, образно говоря, не удается отличить улыбку от оскала, страх давит с большой силой.
Достаточно представить себе, как мы, взрослые люди, бываем озабочены, угнетены и подавлены, когда не уверены, что ясно разобрались в отношении к нам со стороны окружающих, которые влияют на нашу судьбу, чтобы (умножив на количество прожитых лет) понять и почувствовать, что происходит в душе ребенка. В крайних случаях такой страх выливается в так называемый ранний детский аутизм, когда ребенок одушевляет вещи и отталкивает от себя людей. Когда отклонение не столь заметно, проблемы общения выглядят как капризное упрямство, неумение выразить свои намерения . Особенно это заметно в начальной школе, где нельзя отсидеться в углу, как в детском саду. За-частую по этой причине детей зачисляют в трудновоспитуемые из-за «не-полноценности» (на родителей свалить ответственность нет оснований) и стараются «списать со счетов» под любым предлогом. В практике нашего центра педагогической реабилитации мы собирали по одному второгоднику первого класса от школы (всего 20 школ района) из числа самых «трудных» по мнению учителей. Все дети были именно с такого рода отклонениями. Первое полугодие их приходилось обучать общению (отставив учебные стандарты на потом). Когда же они привыкали жить не только са-ми по себе и при обращении к другим не кричать, щипаться, плеваться, а говорить нормально, уже второе полугодие шло в обычном режиме. В дальнейшем (как это бывает у детей с менее выраженными отклонениями) характер отличался застенчивостью, ранимостью, обидчивостью, а личность – склонностью придавать внутренним смыслам поведения больше, чем они этого стоили, но все это не выходило за рамки акцентуаций характера.
Тревожно-невротический склад дает о себе знать несколько позже, когда наступает время деятельности. Сфера обитания расширяется, неизвестного становится больше, нужно в чем-то полагаться на себя. Соответственно возрастают риски, вернее, чувство риска от среды, где не все четко воспринимается. Дети предпочитают держаться родителей. Инициатива же выглядит робкой и неумелой. С годами у «домашних сидельцев» зависимость от взрослых приобретает более сложные очертания, но стержень – освоено то, что осмыслено, а того, что требует интуитивного включения лучше избегать – остается. Когда же внутренние или внешние источники спонтанности подталкивают к освоению жизненного пространства, вынуждая отрываться от гарантов безопасности, очень вероятно и ожидаемо появление ипохондрических демонстраций. Расстройства питания, кожные высыпания, аллергические симптомы «на нервной почве» встречаются у младших школьников из числа тех, у кого восприятие мира недостаточно четкое, довольно часто. В дальнейшем лучшим компенсатором выступает семейная ориентация социальных предпочтений. Насильственное «выталкивание в жизнь» только усиливает психическую напряженность.
Психастеническую неясность самосозерцания, по-видимому, тоже можно заметить в достаточно раннем возрасте, но сама по себе она дает о себе знать сравнительно поздно. Когда человеку становится доступна рефлексия. В отрочестве, когда приходится воевать за социальные статусы, она выглядит как повышенная стеснительность, а в полной мере проступает у подростков, когда навязчивости входят в круг привычных отклонений и в дальнейшей жизни закрепляются как черта характера.
Следуя клинической логике, полагалось бы каждый вариант рассмотреть отдельно через призму ненадлежащего воспитания, но в этом нет необходимости по логике педагогической. В детстве такая сепарация доступна лишь на бумаге. В жизни все так смешивается, что лучше взять ка-кой-то обобщающий термин для обозначения главного – психического напряжения в обыденных обстоятельствах. Мы остановились на «невропатии». Это понятие в психопатологии, психологии и физиологии высшей нервной деятельности интерпретируют с разных позиций. Но нас оно устраивает в том значении, которое мы предложили.
Педагогическая депривация, воспринимаемая как равнодушная строгость, оставляет детские перцептивные сомнения неразрешенными. Он остается с ними один на один, так как не в состоянии не только объяснить, но и понять происходящее. Это служит неиссякаемым источником психического напряжения. В общении с такого склада детьми нужен интуитивный такт, чего и недостает педагогически ограниченным родителям и формалистам-воспитателям. Начальная школа лишь добавляет неуверенности в себе. Постепенно гаснущая надежда на понимание со стороны близких и окружающих неуклонно смещает жизненную активность в сферу воображения. Субъективная значимость избранных фантазией предметов и отношений отрывается от их общепринятых смыслов. Игрушки, а затем книги и животные занимают все больше места в мироощущении взрослеющего ребенка. Ведущий паттерн — ожидание от мира нечуткости и бестактности (которые пришли на смену страха наказания) доминирует в личностном строительстве. Он формирует стремление к идеальному в воображаемом мире (под аккомпанемент упреков в непонятливости и упрямстве). Побуждает создавать и закреплять смысловые барьеры, а драйв к собственным представлениям о смыслах бытия искажает представления о мире. Когда же приходит время формировать собственный социум (личные привязанности, семья, круг общения), невропатичные люди, воспитанные в условиях педагогической депривации, предлагают своим избранникам такие модели, вписаться в которые нормальным людям, как правило, не удается. На фоне этих разочарований возникает и крепнет психологическая защита, выражающаяся в готовности признать свою никчемность при сохранении внутренней самобытности и высокой самооценки. Смирившись с тем, что окружающие не поймут и не вникнут в их сомнения и предчувствия, «грубо забитые» невропаты, чьи тревоги и опасения по мере взросления смещаются в направлении тревожно-невротической ипохондричности и психастенических навязчивых страхов, все глубже уходят в мистическое («Вообрази, я здесь одна, / никто меня не понимает, / рассудок мой изнемогает / и молча гибнуть я должна»).
Сочетание невропатичности с умственной недостаточностью усиливает тревожные настроения. И это понятно, так как если недостаточно ясно воспринимаемое еще и плохо осмысляется, информационных оснований для появления немотивированных опасений становится больше. Расстройства функций в раннем детстве здесь особенно вероятны. Ночные страхи, энурез, замедленное формирование речи, тики, встречаются достаточно часто. В дальнейшем присоединяются фобии самого разного содержания на почве страха остаться без родительской защиты. А в дальнейшем, когда удается так или иначе приноровиться к реальности, любая мистика, способная увести воображение дорогой аутистического исполнения желаний от необходимости вмешиваться в ход событий, прямо-таки липнет к людям такого склада.
Те, кого воспитывают в обстановке изоляции, получают столь необходимое им внимание, но в своеобразной форме. Родителям удается установить психологический контакт с ребенком особенно хорошо на почве схожих опасений. Получается как бы парниковое взаимообогащение тревожностью. Это позволяет чувствовать себя в безопасности, когда взрослые рядом, а чувство неуверенности и ожидание опасности отодвигается на границу семья – общество. И пока семья главнее других сфер (системы и среды), особых проблем не возникает. Даже в детском саду, где такого склада детям не очень комфортно, напряжение, которое накапливается за день, разряжается по приходе домой. «Панцирь отчуждения» начинает да-вить по мере того, как ребенку приходится брать на себя определенные обязанности перед обществом. Здесь практически с первых школьных лет возникают проблемы так называемого «неконструктивного общения». Хорошо, если ребенок упрямится, дерзит или хотя бы жалуется. Тогда учителю легче включаться в воспитание и корригировать ситуацию. Но значительно чаще «на поверхности» лишь замкнутость при внешнем послушании и достаточном прилежании. Страхи и опасения «уходят вглубь характера», врастая в привычную самооценку. Внутренние смыслы незаметно отдаляются от общепринятых значений.
Воображение развивается быстрее, чем навыки общения. В непонятном мире (основное содержание паттерна) можно затаиться. Что и становится драйвом, который уводит к психологической защите в форме внутренней изоляции отщепенца (то, что в предыдущей главе мы обозначили термином splitting, не часто встречающемся в отечественной, но достаточно известном в зарубежной психологии). И в зрелом возрасте это позволяет более или менее успешно компенсировать свои недостатки за счет вполне приемлемого чудачества с налетом невротичности, далеко не всегда воспринимаемом самим человеком как страдание. Такого склада невротики обычно держатся за свои комплексы очень упорно, если даже и обращаются за помощью к психотерапевту. Поддакивая ему, они очень редко идут на реальное сотрудничество.
Трудности возникают, когда натура (отроческий поиск достойных позиций, подростковая эмансипация, желание любить) или ситуация (отъезд на учебу, призыв в армию, женитьба) вынуждают перейти границу отчуждения, несмотря на опасения. Направление драйва меняется. Теперь преобладает стремление втянуть в семейную форму отношений то новое, что предстоит освоить, а не выйти ему навстречу. Когда такое поглощение не удается, защита видоизменяется. В доступном, знакомом и податливом мирке начинают воплощаться недовольство собой, груз тревог, подозрительность. Семья становится тем, по выражению Ф.Перлза, «помойным ведром», куда уходят неотреагированные амбиции, страсти и прочие источники намерений. Остальное социальное пространство утрачивает привлекательность. Изолированный невропат окончательно превращается в домашнего тирана, спекулирующего на своей беззащитности и беспомощности. Как отметил З.Фрейд, «что нас поражает в фобиях невротиков, так это не столько их содержание, сколько интенсивность. Страх фобий прямо неописуем. Иной раз складывается впечатление, будто невротики боятся вовсе не тех вещей и ситуаций, которые и у нас при известных обстоятельствах могут вызвать страх, а тех, которые они просто называют теми же именами». Вне семьи заложником такого эгоизма становятся те, кто не может от него уклониться (знакомые, любовники, домашние животные и т.п.).
Сочетание невропатичности с умственной отсталостью сильно утолщает скорлупу подозрительности. Мифы и аутистическое исполнение желаний зачастую почти полностью вытесняют обычные радости жизни, и без того трудно доступные измененному восприятию. Такого склада люди очень податливы к манипулированию с помощью самых примитивных способов воздействия на подсознательные мотивы поведения. Они часто встречаются среди последователей разного рода мистических учений. Глупый отщепенец с невропатическим складом характера среди сектантов встречается гораздо чаще, чем в обычной популяции. Его как бы принимают в некую виртуальную семью, где он чувствует себя спокойно, так как выдуманная сфера отношений готова принять его ожидания такими, какие они в его голове (в отличие от реальных людей, где все время приходится опасаться подвоха).
Социальная запущенность – самый неблагоприятный вариант небрежного и педагогически некомпетентного воспитания для детей, нечетко воспринимающих мир, общество и себя. Если их не понимают семья и система, то рассчитывать на приязнь и сострадание среды тем более не приходится. Страх сопровождает невропатичного ребенка с раннего возраста и всю последующую жизнь, так как, в отличие от обычного склада детей, которым тоже страшно в незнакомом мире, ему не на что надеяться и не на кого опереться. Он слишком рано замыкается в себе, и барьер неприятия любой новой информации производит на окружающих впечатление умственной отсталости, непонятливости, тупости. Позиция «не троньте меня, я нервный и несообразительный» усваивается с ранних лет и нередко становится фундаментом всего характера в последующие годы. Такое актуальное переживание определяет и направленность поиска защиты (драйв).
Единственным конструктивным выходом из ситуации ребенок с детства видит покровительство, в поисках которого готов мириться с самыми не-презентабельными ролями и позициями. Зависимость от конкретного человека с готовностью принять его моральные ориентиры в качестве ценностей, а затем и смыслов поведения, действительно обеспечивает известную стабильность в окружающем мире. Она эффективна. Если такое покровительство надежно и долговременно. К сожалению, глупые и невропатичные не очень ценятся сильными и авторитетными. Так что время от времени приходится настраиваться на другого человека, каждый раз утрачивая какую-то долю искренности чувств. И, в конечном счете, остается лишь готовность демонстрировать привязанность, чтобы не гнали. В глубине души накапливается враждебность к покровителю. Обнаруживающая себя, как только тот становится уязвим или зависим.
Тяжелее всего детям такого склада дается обучение в начальной школе. Учителя, как правило, не вдумываются и не вникают в особенности восприятия, а ориентируются на успеваемость, прилежание, послушание. Вероятность того, что ребенка направят на психолого-медико-педагогическую комиссию для перевода во вспомогательную школу, достаточно велика. В нашей практике, когда психолого-педагогический консилиум взялся за дело именно с психологических, а не с медико-педагогических позиций (раньше комиссия называлась медико-педагогической), количество так называемых олигофренов сократилось в три раза, остальных детей перевели в классы коррекционного и реабилитационного направления. И действительно, стоило преодолеть «дефицит аффилиативного чутья» и вернуть «эмпатийную настроенность», ученики как бы раскрылись для интеллектуального развития, заблокированного тревогой и фрустрацией.
Сочетание невропатичности с умственной отсталостью в обстановке педагогической запущенности означает, что нагрузка на психику возрастает троекратно, так что на вероятность того, что ребенок сам справиться с выпавшими на его долю испытаниями без реабилитационной поддержки, практически равна нулю. Комплекс изгоя, готового присоединиться к той среде и субкультуре, где не нужно оглядываться на ожидания семьи, общества и государства, формируется так рано, что становится основой внутренних смыслов поведения, добраться до которых с целью возродить интерес к нормальной жизни, очень проблематично. Здесь нужны простые, но мощные методы воспитания. Особенно если подростковый возраст, когда личность соглашается со своими ролями, уже миновал. Недаром такого склада люди время от времени поражают общественное мнение кардинальными поворотами своей судьбы (образно говоря, с панели в монастырь или наоборот). Хотя значительно чаще их место оказывается, по образному выражению Э.Крепелина, «между проезжей дорогой, работным домом и тюрьмой».
