БОРЬБА ЗА АВТОНОМИЮ
Попробуем осознать во всей ее важности проблему нерасторгнутого симбиоза и уяснить себе крайне затруднительную ситуацию маленького ребенка в фазе отделения — во всей амбивалентности конфликта близости и дистанции периода ранней связи матери и ребенка. При этом мы можем логически представить себе основную мысль ребенка в его стремлении к автономии следующим образом: «Если я делаю не то что ты хочешь — тогда я больше не буду твоей второй половиной, которая должна быть такой как ты! Тогда я буду сильнее чем раньше. Если я стану иным чем ты тогда я буду менее зависимым от тебя, тогда я больше не буду безвластным, беспомощным и слабым. Потому что до сих пор без твоей близости я был совершенно нежизнеспособным.»
Это фундаментальное чувство тотального зависимости от физической близости защищающего, сохраняющего жизнь объекта любви мы снова находим в клинической картине фобии, когда больной при определенных обстоятельствах не может вынести ни одного мгновения пребывания в одиночестве.
Борьба ребенка с его сильным могущественным объектом любви — это получение санкции на приобретение опыта: «Если я стану иным, чем ты, тогда я буду жизнеспособным и без твоей близости». Это, несомненно, является предпосылкой для образования автономной, зрелой личности. Только тот, кто имеет право сказать нет, может также добровольно сказать да.
Период индивидуации начинается с первым отрицательным ответом ребенка, приблизительно к концу первого года жизни, и заканчивается — в зависимости от реакции, от понимания важнейшего значимого лица — в самом благоприятном случае, на третьем году жизни. В случае подавления потребности в автономии, она сохраняется на протяжении всей жизни как вытесненной внутрипсихический конфликт.
Насколько патологически последствия для психического развития маленького ребенка должно иметь ощущение жестокого подавления стремления к автономии, если ребенок в фазе отграничения уже испытывает страх из за амбивалентности «оценки своих поступков». Это означает, что дистанцию, ощущается как рискованное предприятие, которое может поставить под вопрос «ранее сердечное единство».
Естественная потребность маленького ребенка к саморазвитию и прежде, и сегодня ложно истолковывается как «дерзкое своеволие», которое направлено на подрыв авторитета родителей, как оскорбление и неуважение, как выражение сомнения в родительских способностях, как неблагодарность и прирожденные злонравие.
У прежних поколений эта установка была повсеместным убеждением, из которого развился губительный идеал воспитания — насильственно сломить волю ребенку. Этот идеал имеет долгую предысторию. Как обращались с детьми в прежние века, мы узнаем из многочисленных документальных свидетельств. Ллойд де Моз опубликовал их в книге «Вы слышите, как плачут дети?». Согласно этим документам, долгое время едва ли делалось различие между детьми и животными: «Чем дальше мы уходим в глубь истории, тем более неудовлетворительным предстает воспитание детей, тем меньше забота о них, и тем больше вероятность убийства, избиения, мучения детей, сексуального насилия над ними».
«История детоубийств» констатирует, «что умерщвление как законных, так и незаконных детей в древности было распространенной практикой, что убийство законных детей в Средние Века лишь медленно уходило в прошлое, а убийство незаконных детей считалось нормальным еще в девятнадцатом веке».
Так стало «возможным для человека» любоваться мучительной смертью другого человека на костре, на колесе или на виселице, так смерть стала зрелищем в духе «народного увеселения», и это было само собой разумеющимся в период «мрачного средневековья». Ибо при жестоком обращении с грудными и малолетними детьми, постоянно ощущавшими близость смерти, возникала настолько разрушительная интроекция врага, что позже ее следовало сцементировать путем самоидентификации с беспощадною силой, если человек вообще хотел хоть как-то существовать в атмосфере смертельной угрозы человеку от человека.
Едва ли в этих условиях могла возникнуть идентификация с жертвой!
Витус Дрешер пишет в своей книге «Тепло гнезда» о судьбе нежеланных младенцев в прошлом столетии: «Матери тогда имели обыкновение подкидывать нежеланных младенцев или… сдавать их в приюты… В Венеции в 1840 году из двух тысяч подкинутых детей выжили только пять, в Праге в 1858 г. из 2831 ребенка в живых не осталось ни одного, в Лондоне из 13299 найденышей выжил только каждый восемнадцатый. Не многим лучше положение было в Риме, Париже, Берлине… Отсутствие природного лекарства — материнского молока — вместе с чувством незащищенности, отчаяния и страха покинутости делали этих бедных существ восприимчивыми к самой безобидной в ином случае инфекции и приводили их к смерти».
В рамках описанной Ллойдом Де Мозом «эволюции отношений родителей с ребенком», в течение последних двух столетий произошли изменения в том плане, что, начиная с XVIII века ребенок рассматривается как «объект воспитания» и через принуждение к покорности ему уделяется больше внимания, в форме «воспитания в послушании», которое следует воспринимать как — пусть сомнительный и чреватый губительными последствиями — но все-таки «прогресс».
В фазе индивидуации ребенок переносил и переносит муштру в плане чистоплотности, которая имела и имеет решающее влияние на его психическое развитие (в нашей стране она применяется особенно педантично). Чрезмерное стремление к достижениям, к успеху; выраженное честолюбие, строгая дисциплина, принужденная корректность и чистоплотность становятся свойствами характера. Это принуждение осуществляется большей частью именно любимыми, самыми важными значимыми лицами, от которых ребенок полностью зависим. Так может образоваться извращенное понятие о «любви» как о комплексе ощущений, который, наряду с защитой и попечением, включает в себя муку неумолимой строгости.
Так родительская любовь может восприниматься и усваиваться как «непостижимая» — как «враждебная любовь сильного»: любовь представляется тогда неразделимо связанной с жестокостью и наказанием (см. в Ветхом Завете: «Кто любит своего сына, тот его наказывает»). Отсюда можно вывести извращенное следствие: «Бью, потому что люблю — значит: люблю, потому что бью». («Кто сурово ко мне относится — тому я доверяю»: потому что он имеет власть и силу сохранить мою жизнь — как когда-то родители!)
Суровость и подавление, которые испытывает ребенок в фазе индивидуации из-за своего стремления к отграничению, имеют роковое последствие: посредством воспитания в послушании (при помощи принуждения и телесных наказаний) ребенок фиксируется в архаическом конфликте симбиотических ощущений и мышления. Здесь, по моему опыту, следствием являются не только неуверенность в собственном «Я», с робостью, застенчивостью в контактах и боязнью обязательств (или брачных уз) — выражением этой внутрипсихической борьбы между силой и бессилием являются неврозы навязчивых состояний, перверсии, параноидные страхи вплоть до психоза, а также неосознанное покаяние, искупление «вины отграничения» в форме деструктивных проявлений в отношении телесного «Я».
Кристиане Бассиюне — Воспитание народоубийц
