ЗАРОЖДЕНИЕ ПСИХОСОМАТИЧЕСКОЙ МЕДИЦИНЫ
Не многие поняли смысл данной фазы медицинского развития лучше, чем не медик Стефан Цвейг. В своей книге «Исцеление духом» он пишет:
Теперь болезнь больше не означает того, что происходит со всем человеком, она означает лишь то, что происходит с его органами… Поэтому первоначальная и естественная миссия врача, подход к болезни как к целому, заменяется более мелкими задачами локализации болезни, ее идентификации и отнесения ее к уже установленной группе заболеваний… Эта неизбежная объектификация и техникализация терапии в девятнадцатом столетии дошла до крайности, потому что между врачом и пациентом стала помещаться третья целиком механическая вещь, аппарат. Проницательное, творчески синтезирующее понимание прирожденного врача становилось все менее и менее необходимым для диагноза…»
Не менее впечатляет утверждение гуманитария Алана Грегга, рассматривающего прошлое и будущее медицины в широкой перспективе: Единое целое, которым является человеческое бытие, было разделено для исследования на части и системы. Нельзя хулить этот метод, но никто не обязан удовлетворяться лишь его результатами. Что поддерживает различные наши органы и многочисленные функции в гармонии и союзе друг с другом? А что может сказать медицина о поспешном разделении «психики» и «тела»? Что делает индивидуума, как подразумевает само это слово, неделимым, целостным?»
Потребность более глубокого знания здесь мучительно очевидна. Но сильнее, чем просто потребность, предчувствие грядущих изменений. В движении психиатрия, развивается нейрофизиология, процветает нейрохирургия, и все еще горит звезда над колыбелью эндокринологии.
Таким образом, современная клиническая медицина была разделена на две гетерогенные части — одну, считающуюся более передовой и научной и включающую в себя все расстройства, которые могут быть объяснены с позиции физиологии и общей патологии (например, органические болезни сердца, диабет, инфекционное заболевание и т.д.), и другую, считающуюся менее научной, которая включает в себя громадный конгломерат расстройств неясного, часто психического происхождения.
Характерным для этого двойственного отношения — типичного проявления инертности человеческого разума — является тенденция втискивать все большее и большее число заболеваний в этиологическую схему инфекции, где связь между патогенной причиной и патологическим эффектом кажется сравнительно простой. Когда инфекционное или иное органическое объяснение не срабатывает, современный клиницист лишь тешит себя надеждой, что когда-нибудь в будущем, когда органические процессы будут изучены более детально, психический фактор, признаваемый с неохотой, будет в конечном счете устранен.
Но вместе с тем все больше клиницистов постепенно приходит к пониманию того, что даже в расстройствах, имеющих удовлетворительное физиологическое объяснение, таких, как диабет или эссенциальная гипертензия, известны лишь последние связи в причинной цепи, а первичные этиологические факторы пока еще остаются невыясненными. В этих, как и в других хронических состояниях, накапливаемые наблюдения, по-видимому, указывают на «центральные» факторы, причем выражение «центральные», очевидно, является простым эвфемизмом для «психогенных» факторов.
Таким положением вещей легко объясняется своеобразное несоответствие между официально-теоретической и реальной практической установками врача в его работе. В научных публикациях, в выступлениях перед медицинскими группами он будет подчеркивать потребность в знании все новых и новых деталей базисных физиологических и патологических процессов и будет отказываться принимать всерьез психогенную этиологию; однако в частной практике он без колебаний будет советовать пациенту, страдающему от гипертонической болезни, постараться расслабиться, принимать жизнь менее серьезно, избегать переутомления, и будет стараться убедить пациента, что его чересчур активное и амбициозное отношение к жизни и есть реальный источник высокого кровяного давления.
Это «раздвоение личности» современного клинициста наиболее отчетливо выявляет слабое место современной медицины. Внутри медицинского сообщества практикующий врач может позволить себе изображать «научную» установку, которая, по сути, является исключительно догматической и антипсихологической. Поскольку ему не известно в точности, как действует психический элемент, столь противоречащий всему, что он узнал во время медицинского обучения, и поскольку признание психического фактора, по-видимому, разрушает согласованность физико-химической теории жизни, такой практикующий врач пытается, насколько это возможно, не принимать во внимание психический фактор.
Однако как врач он не может полностью его игнорировать. Когда он сталкивается с пациентами, терапевтическая совесть вынуждает его уделять особое внимание этому ненавистному фактору, важность которого он инстинктивно чувствует. Ему приходится иметь с ним дело, но, поступая таким образом, он оправдывает себя фразой о том, что медицинское исцеление является не только наукой, но и искусством. Он не сознает, что — то, что он называет медицинским искусством, является не чем иным, как более глубоким, интуитивным, то есть невербализированным, знанием, которое он приобрел благодаря многолетнему клиническому опыту. Значение психиатрии, в особенности психоаналитического метода, для развития медицины заключается в том, что она предоставляет эффективные способы исследования психологических факторов заболеваний.
В начале нашего века этот разрыв между анатомическим и функциональным знанием характеризовал состояние дел в психиатрии. С одной стороны, имелись хорошо разработанные науки — нейроанатомия и патология, а с другой — достоверное описание психических заболеваний, изолированных друг от друга. Однако в той мере, в какой речь могла идти о чисто «органическом» понимании нервной системы, положение вещей являлось иным. Неврологии, родственной ветви психиатрии, удалось объединить анатомическое знание с представлениями о функциях органов. Была тщательно разработана локализация механизмов координации свободных и рефлекторных движений.
Расстройства таких высоко скоординированных движений, как речь, хватание и ходьба, часто удавалось связать либо с повреждением частей нервной системы, которые отвечают за координацию соответствующих возбуждений, либо с повреждением периферических нервных связей между центральными координирующими отделами нервной системы и органами движения. Тем самым неврология осуществила принцип Морганьи и Вирхова и стала уважаемой точной медицинской дисциплиной, тогда как психиатрия оставалась малопонятным полем деятельности.
В то же самое время мечта ученого, изучающего нейроанатомию, соорудить мост между мозгом и разумом, между психиатрией и анатомией и физиологией мозга оставалась утопией и продолжает оставаться таковой по сегодняшний день.Принцип Вирхова не оказался столь же эффективен в области психических заболеваний, как в других областях медицины. Общераспространенные глубинные расстройства личности — шизофренические и маниакально-депрессивные психозы, — которые были описаны Кальбаумом, Крепелином, Блейлером и другими великими клиницистами, не могли быть определены с помощью микроскопа. Тщательные гистологические исследования мозга умерших психотиков не обнаружили каких-либо существенных микроскопических изменений. Медицинские работники столкнулись, таким образом, с загадкой.
Франц Александер — Психосоматическая медицина: принципы и применения
#ЖизньТела
