ПОЧЕМУ ЛЮДИ ЛГУТ?
Не приходится особенно сомневаться в том, что среди животных в борьбе за выживание удача на стороне тех, кто способен лучше мимикрировать
и блефовать. Гусеница пяденицы, маскирующаяся под веточку, или листообразный морской дракон Саргассова моря, прикидывающийся водорослью, чтобы есть питающуюся водорослью рыбу, — всего лишь два примера из множества обманных стратегий, обнаруживаемых в животном мире. Такой обман не игра: те животные, чья маскировка не срабатывает, не выживают.
Еще много лет назад Дарвин отметил эволюционное преимущество способности обманывать. Многие предполагают даже, что аналогичное преимущество внесло свой вклад в эволюцию человеческого сознания, способного к обману и самообману.
Исследование лжи затрагивает фундаментальные экзистенциальные и
психоаналитические вопросы. Существование лжи — свидетельство наших
трудностей преодоления пространства в отношениях. Нам нужна ложь, потому что существует «другой» или, по гипотезе Янкелевича,
потому, что ложь — это стратегия выживания в мире «частичных, непрозрачных, необщительных и скрытных существ».
Рассматривая ложь с чисто философской позиции, Янкелевич затрагивает
психоаналитическую струну: в его словах содержится намек на то, что в психоаналитических терминах можно переформулировать как селф-объектные конфигурации, которые, возможно, делают ложь необходимой для гарантии психического выживания. К примеру, в мире «непрозрачных» объектов, т.е. объектов психически недоступных, создание уверенности
с помощью лжи — возможно, одно из решений, позволяющих облегчить
пытку абсолютным сомнением.
Такое решение репрезентирует внутренний отказ от «реального» объекта, который ощущается как не подлежащий изучению или недоступный и замещается всемогущественным контролем субъекта с помощью селф-объектной конфигурации, основанной на лжи. Ложь, по крайней мере, с совершенной уверенностью может быть известна Я; в конце концов, это его тайное творение, лжец его автор. В момент произнесения лжи лжец создает иллюзию контроля и, следовательно, «знания» того, что другой будет думать и чему он будет верить. Действительно, Бион обратил внимание на то, что в отличие от правды ложь ощущается Я как нечто, чем оно обладает.
Лингвистические корни слов «правда» и «ложь» проливают на возможные
функции лжи дополнительный свет. Греческая этимология слова «правда» —
«открытый»; греческое «ложь» происходит от слова «кривой». Эти лингвистические корни указывают на то, что ложь предполагает психический окольный путь, позволяя индивиду обойти правду «по кривой». Использование лжи указывает на трудность, даже опасность быть прямым и открытым со своими объектами. В терминах психического можно сказать,
что ложь становится необходимой, когда нужно обойти объекты, «объехать
по кривой» или даже резко свернуть с пути, чтобы избежать лобового столкновения.
Ложь, как указывал Боллас, включает «манипуляцию объектным миром». Цель данной статьи состоит в том, чтобы идентифицировать
специфические виды селф-объектных конфигураций, что могло бы помочь
в размышлениях о «многоликости лжи». С этой целью, опираясь на понятия
самосохранительной и садистической агрессии Глассера, я
предлагаю различать самосохранительную и садистическую ложь.
Некоторые формы обмана являются насилием и представляют собой намеренное нападение на другого. При садистической лжи намерение состоит в том, чтобы атаковать и испытать триумф над обманутым. Для самоудовлетворения объект нужно контролировать и унижать; нередко с целью обратить предшествующее переживание унижения. При самосохранительной лжи ложь скорее может быть понята как «симптом надежды».
Несмотря на то что и такая ложь может быть проявлением желания контролировать объект, преобладающие психические репрезентации Я и другого тут все же совершенно иного рода. При самосохранительной лжи объект прежде всего переживается как угроза, которую следует обойти и избежать. В моем представлении ложь, таким образом, может быть понята не только как атака или триумф над обманутым «другим», но и по меньшей мере еще двумя другими способами. Во-первых, она может быть попыткой коммуникации с объектом, который переживается как эмоционально недоступный или непознаваемый.
Ложь тогда используется, чтобы заменить «реальное» Я, переживаемое как недостойное любви, на «выдуманную» версию Я, и тем гарантировать любовь объекта. Во-вторых, ложь может служить способом защиты Я от вторгающегося, всезнающего, безумного объекта. В этом случае ложь баррикадирует Я от опасного объекта. Младенец как «жертва обмана»: динамика садистической лжи. В одной из немногих работ, целиком посвященных проблеме лжи в психоанализе, О’Шонесси очень чутко отслеживает сложность работы аналитика с пациентами, которые лгут (O’Shaughnessy, 1990).
В этой статье она описывает ложь как манифестацию нарциссической организации и располагает ложь среди «перверсий характера». Ее клинические иллюстрации показывают, как обманывающий пациент извращает коммуникацию и тем самым обнаруживает нарциссическую идеализацию деструктивности лжи. Ключевая тема ее статьи касается идентификации лжеца со «лгущим объектом». Этот параноидно-шизоидный тип идентификации предполагает, что расщепление происходит не между хорошим и плохим объектами, а, как она говорит, между «подозрительным и плохим» объектами. Статья О’Шонесси подчеркивает, что акт обмана может представлять атаку на другого, в которой ложь смешивается с садистическим возбуждением и чувством
триумфа.
Алессандра Лемма — Многоликая ложь
