ЭПИЛЕПСИЯ (Белопольская Н. Л.)
Мальчик 10 лет. В анамнезе не было ничего патологического. До начала припадков был умственно развитой, ласковый, добрый. В 5 лет самостоятельно выучился читать, писать и считать. С 7 лет наблюдаются большие судорожные припадки (аура, потеря сознания, падение); отмечались также и малые припадки. Характер изменился с 8 лет (через год после начала припадков); стал вспыльчивый, злой, непослушный, настойчивый; мог бить свою мать и даже кусать ее, если она ему что-либо запрещала, сделал попытку самоубийства. Сам о себе говорил, что помнит себя с 4 лет, был в семье единственным ребенком, все окружающие им много занимались, так как был очень развитой, много читал (в доме было много книг). Память была прекрасная, знал много стихов и всем в доме напоминал, что, кому и когда нужно делать. По характеру тогда — сам это хорошо помнит — был добрый и ласковый. В больницу попал в возрасте 10 лет (3 года были судорожные припадки).
На психологических занятиях с ним выявилось, что он от природы был одарен очень хорошим интеллектом и был поставлен в условия, благоприятные для его умственного развития. Он поражал легкостью словесного выражения, мог говорить без конца, каждый вопрос вызывал у него ряд соображений, воспоминаний. Мог сочинять стихи. В тех экспериментах, где можно был выявить словарный запас и полученные знания, он дал результат, превышающий свой возраст, а в тех экспериментах, где исследуется практическая ориентировка, он показал только хорошие, но не блестящие данные.
Ребенок был обследован на протяжении 2 лет, и эти исследования показали, как нарушалось его внимание, ослаблялась память. Он стал забывать старые стихотворения и не мог заучивать новые. Постепенно увеличивались олигофазические явления: он мог вдруг забыть, как называется тот или иной предмет, что означает то или иное слово, особенно стали его затруднять глагольные формы. Очень демонстративно у него снизилась эффективность мыслительного процесса. Годом раньше словесные реакции его были точны и содержательны. Например, он так различил ручку и карандаш: «Ручкой нельзя писать без пера, а в карандаше видно черное, чтобы писать».
В следующем году он на тот же вопрос так ответил: «Это ручка с пером, это карандаш химический, это чернилами пишут, а это просто; с карандаша можно стереть, а с чернила не сотрешь, потом перо долго не проживет, а карандаш долго проживет». Корову и лошадь различал так: «Корову доят, у нее рога, а лошадь коричневая, она высокая, сильная, лошадь возит, все делает человеку, а корова бегает, гуляет, ее только доят».
Его многословие в настоящем году отмечено во всех экспериментах. Он в логических задачах исходил не из логических соображений, а из житейских, например, он так рассуждал по поводу силлогизма:
«Все дети в соседней школе умеют читать, мой брат учится в ней, умеет он читать или нет?» — «Вопрос, какой брат, у вас брат не может быть маленький, а если ему 12,15 лет — он умеет читать». И все силлогизмы он сопровождал такими пустыми рассуждениями.
Из этого примера можно заключить, как интеллектуальная работа его идет в сторону пустого резонерства. С ним была проведена беседа по различным вопросам, и на этой беседе он выявил ряд соображений формального (можно сказать, ханжеского) характера. На вопрос: «Можно ли воровать?» — он так рассуждал: «Воровать нельзя, увидят, посадят в тюрьму».— «А если не увидят?» — «Тогда можно, впрочем,
казенное воровать нельзя, а у частных лиц можно, и у частных нельзя, позвонят в милицию и добьются, кто украл». На вопрос о мести так рассуждал: «Мстить нельзя, ты отомстил, а он тебя удушит, тогда конец жизни, назад не вернешься». Сам он не считает себя мстительным, а если когда говорит, что выколет обидчику глаза, это чтобы его испугать, и добавляет: «А ночью я всем все прощаю и если кто обидит, я опять начинаю любить его».
Дома он мог бить мать, а в больнице восклицал: «Мать родная, самая лучшая душа на свете, нет лучше дружка, чем родная матушка! Кто меня будет кормить, если мама умрет, кто мне даст конфетку, никто!»
Все эти примеры говорят также о его эгоцентрической обстановке, ни к чему у него нет объективной установки. Он любит обращать на себя внимание, ему не чужды мелодраматические сцены, когда он патетически восклицал, падал на колени. Он тяжело переживал свою болезнь, свою неполноценность, как он говорил: «Теперь забываю, как назвать самое дорогое на свете, свою маму» У него большей частью пониженной настроение и его очень задевают грубые слова, он говорил: «Когда мне говорят словами дерзкими, у меня сердце трясется; я первый раз стерплю, а пятый или пятнадцатый раз нет; сердце начинает сильнее биться, и я с ума схожу, я тогда готов
горло перегрызть людям; когда я возбуждаюсь, ничего не помню, а когда мои мысли и размышления опять начинаются, и самое тогда неприятное для меня, когда скажут, как я себя хулиганил» . Дома он в таких случаях покушался на самоубийство, говорил: «Как вспомню, что я с мамой сделал, жить не захочется». В больнице также покушался на самоубийство (хотел броситься под поезд); когда дети стали бросать в него камнями он подумал: «Я инвалидом буду, лучше уже нежить», а ласку к себе может отдать все гостинцы («сердце тогда сжалится»). Он говорил, что он может как покойник сделаться, если любезно скажут, чтобы он лежал спокойно. Ласковые слова, по его мнению, могут остановить начинающийся у него припадок. На него хорошо действует все красивое; он любит больше театр, чем кино, так как там «красота красивее», также хорошо действует музыка, как он говорил: «Мне очень на радость действует музыка».
Для его психики характерна установка на реальность: мыслительные процессы его конкретны, очень конкретен его рассказ по картинке со многими несущественными подробностями. У него достаточная зрительная память. Хорошо еще сохранная речь и желание поговорить делают его чрезвычайно многословным, он нанизывает одну конкретную подробность на другую.
Несмотря на всю ранимость, чувствительность, повышенную аффективность, он весь в окружающей действительности, ему нужны люди, чтобы на них опираться; он требует к себе участия, а не замыкается в себе; он постоянно должен самоутверждаться, привлекать к себе внимание, отсюда вся его назойливость и все его конфликты. Его агрессивность проявилась в его ответе на вопрос «Что такое газета?» он ответил: «Где пишут, где кого убили».
Этот случай интересен в том отношении, что мы присутствуем при становлении эпилептической психики.
Мальчик хорошо умственно развит, с хорошей памятью, с хорошей речью. После начала припадков стал постепенно меняться. Мышление его постепенно начало приобретать формальный характер, он стал многословен, в ответах не различал существенное от несущественного и отмечал все подробности, какие знал по задаваемому вопросу. У него стала снижаться словесная память, появились олигофазические явления. Ему стало трудно учиться, и он начал отказываться от учения, особенно вместе с товарищами, чтобы не выявлялась его несостоятельность. Редко у детей образуется такого рода эпилептический характер с ханжескими высказываниями, с агрессией.
Психологическому эксперименту подвергалось много больных с симптоматической формой эпилепсии’, в большинстве случаев у этих больных в психике было много черт, присущих эпилептической болезни (генуинной эпилепсии); в истории болезни часты в этих случаях отметки: симптоматическая эпилепсия, течение по генуинному типу.
В психиатрической литературе указывается, что в случаях симптоматической эпилепсии наблюдается более выраженная
тугоподвижность, чем при эпилептической болезни, большее снижение интеллекта с отсутствием критического отношения к собственной интеллектуальной несостоятельности, большая истощаемость и отсутствие устойчивости и целенаправленности в работе.
